Франсуа Вийон

Итак, из Сен-Сатюра в Берри. Хорошо известно, что из Блуа в Мулен дорога идет вдоль Сансерра. Путешественник знает, что Сансерр расположен буквально над Сен-Сатюром, а потому кажется, что образ «под Сансерром» родился у очевидца. Но главное для него не точность в деталях, а нескрываемая злоба и желание оскорбить свою «дорогую Розу», к которой он обращается. Поэт полагает, что у нее нет ни сердца, ни чести. Она не знакома с этими понятиями даже понаслышке. И предпочитает другое. Что именно? Любовь ради денег. Он горько иронизирует: она богаче, чем он. И у него нет ни экю, ни щита: ведь щитом называют монету, а венерин холмик — экю Венеры. Вийон устал от жестокой чаровницы и готов уступить ее гиганту Футеору.

Припомни лучше о Мишо —И в Сен-Сатюре под СансерромТы порезвишься хорошоС его наследником Футером[193]

Мишо — это родовое имя, имя распутника. «Прыжок Мишо» — половой акт. Футеор — это персонаж фаблио, хорошо известный любителям своей кипучей мужественностью. Где же ему еще быть похороненным, как не в Сен-Сатюре, который по звучанию напоминает слово «сатир», между тем как Сансерр рифмуется с Футер?

«Большое завещание» завершается темой нищеты, где слово поэта особенно полновесно, ибо речь идет о нем самом. Вийон перестает шутить. Вся его одежда — лишь лохмотья, но не потому, что «ветер дружбы» отнял у него весь гардероб. Какое уж тут завещание, ведь поэт живет в нищете; оплакивая свое несчастье, он заявляет о желании умереть. Близкая смерть — не следствие болезни. Если прочесть внимательно последнюю балладу, поэт умирает как «влюбленный мученик», то есть добровольно.

Когда решил сей мир оставить.

Захотел уйти… Подумал о самоубийстве? Риторическая фигура поэзии влюбленных? Без сомнения, и то и другое. Главное — скорбная гримаса бродяги, умирающего в лохмотьях. И здесь, вероятно, поэт черпает слова из своих воспоминаний.

Его отправили в изгнанье,Но что Париж, что Руссильон,Везде о нем воспоминаньяОстались у девиц и жен.Нигде не унимался он,

Любой красотке угождая,И был по-прежнему силен,Юдоль земную покидая…[194]

Никого не обманешь, и Вийон хорошо это понимает. Его последнее волеизъявление, составленное по форме настоящего завещания, звучит торжественно; Вийон здесь использует общепринятые формулировки нотариальной конторы, с установлением подлинности личности завещателя и исполнителей, с обращением к Богу и наказом выпить за него глоток вина «из черного винограда». Человек всегда на грани отчаяния. Поэт смеется, но ему не до смеха. Нищета — не иллюзия, она реальна. Однако мы не услышим в этом литературном упражнении отзвука отчаяния. Вийон как будто не принимает себя всерьез. Он кричит «всем спасибо» и делает им нос.

Добрался ли поэт до Дофинэ? Праздный вопрос, даже неуместный. Из всего сказанного по этому поводу Вийоном следует принимать всерьез лишь то, что вырвалось непреднамеренно. Не всегда можно принимать на веру его философствования, тем более когда он подписывается акростихом своего имени. Вот какую истину он нам поверяет:

Велел апостол позабыть вражду

И вместе мыкать горе и нужду,Любить друг друга, попусту не споря,Лишь в мире счастье, нет его в раздоре.Об этом не напрасно речь веду, —Написано злодеям на роду:Кто сеет зло — пожнет позор и горе![195]

Бессмысленно без конца вопрошать себя о галантерейной торговле, о Ренне, Сен-Женеру, Вуванте. Все это связано с одним: поэт ищет слово, образ. Ему и в голову не приходит подтверждать свой маршрут. То, что он обозначает какое-то место, еще ни о чем не говорит. «Пойти в Рюэль» означает вооруженное нападение, а не прогулку в деревню. «Монпипо» — от глагола «piper» (пипе) — «обманывать, подделывать», и можно лишь предполагать, что Вийон знает крепость с таким названием. Галантерейщик из Ренна (Рен) — «бедный малый», и название города рифмуется со словом «itgne» (рень) — королевство, государство.

Папы, короли, сыновья королей,Зачатые во чреве королев,Погребены, мертвые и холодные.Руинами былого становятся их государства —А я, бедный галантерейчик из Ренна,Я ль не умру? Да, если Богу так угодно,Но мне хотелось бы всем раздать подарки,Тогда смерть не страшна[196].