Франсуа Вийон

Лишь бы успеть свести со всеми счеты, а там можно и умереть. Люди более значительные, чем он, не ускользают от смерти. Галантерейщик в стихах обозначен не для того, чтобы установить чью-то профессию, а Ренн упоминается не для того, чтобы определить чье-то местонахождение. «Маленькому галантерейщику — маленькая корзина», — с покорностью говорит герой современного Вийону романа Антуана де ла Саля, озаглавленного «Маленький Жан из Сентре». И этот маленький галантерейщик дважды выводит на сцену герцога Карла Орлеанского, чтобы дать жизнь персонажу из простонародья.

Я зарабатываю по одному денье,Но мне далеко до венецианских сокровиш!Маленькому галантерейщику — маленькая корзина

…[197]

«Корзина» как таковая Вийону не нужна, но он сохраняет образ, имеющий хождение в литературном языке его времени. Однако в отличие от Карла Орлеанского или Антуана де ла Саль Франсуа Вийон толкует по-своему понятие «галантерейщик». Герцог и сеньор могут рассудить так: галантерейщик — это хорошо для людей маленьких! А бедный школяр в Париже презирает зажиточного буржуа уже за то, что он галантерейщик. В то время когда Вийон составляет свое «Завещание», его долгое путешествие завершилось. Он возвращается в Париж. Он может называть себя кем угодно, хоть бретонцем. Но галантерейщик в Париже — это человек благородный, твердо стоящий на ногах торговец, продающий и оптом, и в розницу внешние знаки буржуазной зажиточности: шелковые ленты, золотые нитки, перламутровые пуговицы, пояса с заклепками, серебряные застежки, ножи с кольцами на рукоятках, гребни из слоновой кости, алебастровые дощечки… Галантерейщик в Париже не жалуется на свою долю…

На своем пути поэт встретил других продавцов галантерейных товаров; среди них и крестьяне, и «тюконосы», таскающие на спине в «тюках» предметы торговли. Эти галантерейщики продают чепчики и вязаные носки, костяные гребни и карманные ножи. Об этих «тщедушных лоточниках», у которых никогда не будет крыши над головой, об этих горемыках думает Вийон, когда просит, чтобы его пожалели. И тогда, вместо того чтобы использовать слово «галантерейщик», он изобретает «галантерейчик» и называет себя «бедным галантерейчиком из Ренна».

Удачно продать товары с Запада — проблема. Сен-Женеру находится в Пуату (сегодня в Де-Севр), а Сен-Жюльен-де-Вувант — на границе Бретани и Анжу (сегодня в Ла Луар-Атлантик). «Возле» — это около сотни километров: несколько дней пути для «бедного галантерейчика». Вийон или ошибается, или насмешничает.

На самом деле речь идет о том, чтобы завещать кабатчику Робену Тюржи, в качестве платы за выпитое, право стать старшиной и добрый совет: пусть приходит, коли найдет жилище поэта. Если он его найдет, станет сильнее, чем любой колдун…

Две дамы из Сен-Женеру или Сен-Жюльен-де-Вувант упомянуты едва ли к месту, но поэту непременно хочется дать одно четверостишие на пуатвенском диалекте, который иногда слышат на берегах Сены, как слышат там лимузенский диалект, над которым будет потешаться Рабле. Совершенно очевидно, что во время своих скитаний Вийон немного научился пуатвенскому языку. Но где происходит событие — там или где-либо еще, — для него не имеет значения. И вот снова появляются зарифмованные имена собственные.

Они прекрасны и милы,Живушие в Сен-Женеру,

У Сен-Жюльен-де-Вувант.Я всех их посещал, от Бретани до Пуату,Но не скажу вам точно,Где они живут.

Клянусь душой, я не безумец,Чтобы сообщать вам адреса моих любовниц[198].

Он хочет сказать, что, где бы ни искали, его не найдут. Он не скажет и где проживают все его подружки. «Клянусь своей душой!» Но он не так уж безумен, как кажется. Одно дело — что он хочет утаить адреса «своих любовниц» и совсем другое — то, что сам прячется ото всех, и это больше похоже на правду, и разгадка кроется, скорее всего, в Париже. Главное — Вийон немного поразвлекся, «поговорив на пуатвенском наречии», то есть скрываясь от кредитора. Две дамы появились в стихах для полноты образа, а посему они «красивы и милы». Приземленности слов «горшки плохого неоплаченного вина» поэт противопоставляет возвышенность риторического цветка, настолько же условного, насколько несвойственного двум деревенским жительницам. Но не будем забывать: поэт — шутник.

От любви куртуазной к любви деревенской — всем этим переходам есть лишь одно объяснение. Пусть все увидят этого Тюржи с его долгами… Первые читатели «Завещания», друзья Вийона, тоже завсегдатаи «Сосновой шишки», поняли бы, о чем речь.