Франсуа Вийон

И даже если поставщики турецких шелков более редки в Анжере, чем в Тарасконе, все это свидетельствует о пристрастиях прямо противоположных тем, что царили на парижских мостовых, — к схоластическим играм и застольным песням. Другие поэты, не Вийон, без труда находят себе место при дворе, где творческого человека, как и повсюду, всегда привечают, но при условии, что он принимает правила игры. Так происходит в Нидерландах с Яном Ван Эйком и Петрусом Кристусом, у которых Рене Анжуйский учится искусству видеть мир и запечатлевать его в красках. Так ведут себя в Тарасконе и в Анжере многие художники, поэты, музыканты, переводчики…

Нет таких талантов, которыми не восхищался бы Рене Анжуйский, стремясь развивать их и у себя. Он хорошо говорит на латыни, по-каталонски, на итальянском и прованском. Владеет пером и кистью. Любит пение, равно как и турниры. Рене для принцев то же, что Пико делла Мирандола — для философов. Девиз последнего известен: «De omni re scibili et aliquibus aliis», то есть: «Знать обо всех вещах, о которых что-либо известно, и еще кое-что о других».

Любознательность анжевенского мецената объясняется его общественным положением. Его корреспонденты — люди знатные. Его сотрапезники — любители турниров и галантных увеселений, не потасовок и борделей. В парижских тавернах за поцелуй девчонки готовы драться. Согласно кодексу чести, принятому при дворе короля Рене, свое благородное происхождение и доблесть своего оружия отстаивают в законной битве, дабы снискать «благодарность, милость и большую любовь своей великодушной дамы». Вийону, завсегдатаю «Сосновой шишки», было до всего этого далеко.

Вдохновение разбитого сердца — какой бы высокой ни была поэзия воздыхателя Франсуа Вийона — не так понятно двору Рене, как интеллектуальные пассажи куртуазной любви. «Несчастный влюбленный» будет присутствовать в «Большом завещании», так же как и во «Влюбленном сердце», но разница между этими двумя персонажами понятна уже из интонации, с которой о них говорится. Вийон — поэт, но он певец страдания и смерти. Его поэзия чужда тем, кто воспевает весну и жизнь. Пастораль не для него, так же как и любовь, обставленная тысячью условностей.

«ФРАНК ГОНТЬЕ»

Разочарование вдохновило его на одну из самых прекрасных поэм, которую он посвятил, с шутливой благодарностью, тому самому Анри Куро, который так неудачно рекомендовал его своему господину королю Рене; речь идет о «Балладе-споре с Франком Гонтье».

Франк Гонтье — это Жак Простак аристократических пастухов и пастушек. Созданный епископом Филиппом де Витри на радость современникам Карла V, этот персонаж являл собой образец изначальных добродетелей. Гордый и любезный, строгий и сильный, верный и честный. Из поколения в поколение единение с природой Франка Гонтье и его возлюбленной Елены служило сюжетом для современной поэзии.

Вот масло, свежий сыр, вот брынза с ветчиной,Лучок и чесночок, улиточки в сметане

И с крупною сольцой простой ломоть ржаной —Уж тут, как ни крепись, на выпивку потянет[203]

Вийон, как и все, читал «Сказ о Франке Гонтье». Он даже помнил спор, который в течение полувека велся вокруг морали, выведенной после Вергилия и до Руссо славным Филиппом де Витри: истинная добродетель заключается именно в простоте. Точно так же, как вокруг «Романа о Розе» или «Послания Богу Любви», посвященного разоблачению клерикального эпикурейства «Романа» и написанного первой женщиной-писательницей Кристиной Пизанской, литераторы эпохи Карла VI спорили по поводу «Франка Гонтье». В те времена среди бури вдруг воцарилось затишье; кульминацией стал 1400 год, когда интеллигенция вышла на авансцену общественной жизни. Изабелла Баварская у себя в деревне Сент-Уэн изображала пастушку. На балдахине своей кровати Людовик Орлеанский велел вышить пасторальные картинки с «пастухами и пастушками, вкушающими орехи и вишни».

Тогда-то и появилась Кристина Пизанская со своим «Сказом о Пастухе», подхватившим тему «Франка Гонтье». Теологи делали то же, что епископ и доктор Пьер д’Айи. В особенности старались поэты, рифмуя буколическое счастье беззаботного пастушка. Одним это нравилось, других возмущало. От увлечения Золотым веком перешли к увлечению природной простотой.

Евангелие с его искусственными лилиями и застывшими птицами служило зашитой «Франку Гонтье». Политики соглашались с теологами и их недобрыми воспоминаниями о Жакерии 1358 года и Тюшенах 1392-го: пусть крестьянин будет всегда доволен, надо ему это как следует втолковать! Не в силах убедить в этом Жака Простака, ученый муж убеждал себя, что времена бедствий миновали, народ счастлив и владелец замка может жить в свое удовольствие.