Фуку

— Перелома нет… — сказал доктор, рассматривая срочно сделанный в ближайшем госпитале снимок. — Есть надлом… Мне кажется, они угодили по старому надлому… Вы никогда не попадали в автомобильную аварию или в какую-нибудь другую переделку?

И вдруг я вспомнил. Вместо рубчатой подошвы альпинистского ботинка с прилипшей к нему розовой обёрткой от клубничной жвачки я увидел над собой также вздымавшийся и опускавшийся на мои рёбра каблук спекулянтского сапога с поблёскивавшим полумесяцем стальной подковки, когда меня били на базаре сорок первого года. Я рассказал эту историю доктору и вдруг заметил в его несентиментальных глазах что-то похожее на слёзы.

— К сожалению, в Америке мы плохо знаем, что ваш народ и ваши дети вынесли во время войны… — сказал доктор. — Но то, что вы рассказали, я увидел как в фильме… Почему бы вам не поставить фильм о вашем детстве?

Так во мне начался фильм «Детский сад» — от удара по старому надлому.

С моего первого надлома по ребру я больше всего ненавижу фашистов и спекулянтов.

Бьют по старому надлому,бьют по мне —                     по пацану,бьют по мне —                     по молодому,бьют по мне,                      почти седому,объявляя мне войну.Бьют фашисты,                           спекулянты

всех живых и молодых,каблучищами                        талантыноровя пырнуть под дых.Бьют по старому надломумясники              и булочники.Бьют не только по былому —бьют          по будущему.Сотня чёрная всемирна.Ей, с нейтронным топором,как погром антисемитский,снится атомный погром.Под её ногами — дети.В них она вселяет страх

и террором на планете,и террором в небесах.По идеям бьют,                          по странам,топчут нации в пыли,бьют по стольким старым ранамисстрадавшейся земли.Но среди любых погромов,чуждый шкворню и ножу,изо всех моих надломовя несломленность сложу.Ничего, что столько маюсьс чёрной сотнею в борьбе.Не сломался…                       Не сломаюсь

от надлома на ребре!

— Какие дураки… — усмехнулся Пабло Неруда, просматривая свежий номер газеты «Меркурио», где его в очередной раз поливали довольно несвежей грязью. — Они пишут, что я двуликий Янус. Они меня недооценивают. У меня не два, а тысячи лиц. Но ни одно из них им не нравится, ибо не похоже на их лица… И слава богу, что не похоже…

Стояла редкая для Чили снежная зима 1972-го, и над домом Пабло Неруды, похожим на корабль, с криками кружились чайки, перемешанные с тревожным предупреждающим снегом…

Есть третий выбор — ничего не выбрать,когда две лжи суют исподтишка,не превратиться в чьих-то грязных играхни в подхалима, ни в клеветника.Честней в канаве где-нибудь подохнуть,чем предпочесть сомнительную честьот ненависти к собственным подонкамв объятия к чужим подонкам лезть.Интеллигенту истинному срамно,гордясь незавербованной душой,с реакцией своей порвав рекламно,стать заодно с реакцией чужой.

Была совсем другой интеллигентность,когда в борьбе за высший идеалнепредставимо было, чтобы Герценсвой «Колокол» у Шпрингера издал.Когда твой враг — шакал, не друг — акула,Есть третий выбор: среди всей грызнисесть меж двух стульев, если оба стулапо-разному, но всё-таки грязны.Но третий выбор мой — не просто «между».На грязных стульях не сошёлся свет.Мой выбор — он в борьбе за всенадежду.Без всенадежды гражданина нет.Я выбрал то, чего не мог не выбрать.Считаю одинаковой виной —перед народом льстиво спину выгнутьи повернуться к Родине спиной.