Галиция против Новороссии

Характерно, что все три группы исполнителей геноцида имели формально-логическое оправдание своих действий. Армия и военные власти должны были обеспечить стабильность и защищенность прифронтовой полосы – особенно ближайшего армейского тыла. При этом они не обладали достаточной юридической квалификацией для ведения судебных процессов и для проведения полицейских мероприятий. В начале XX века еще не существовало специальных войск по охране тыла, а полевая и обычная жандармерия была немногочисленна и обучена действовать в основном теми же методами, что и полевые войска. Армия обучалась вести войну и, когда выяснилось, что войну необходимо вести с собственным мирным населением, использовала весь арсенал имеющихся у нее средств, явно малоподходящих для полицейской операции. Впрочем, во второй половине XIX – начале XX века европейские армии[124]

неоднократно использовались для подавления социальных выступлений собственных граждан, и при этом не стесняясь и без ограничений применяли оружие, в том числе, в отдельных случаях, артиллерию.

Административные и судебные органы империи также не были готовы к рассмотрению такого огромного количества дел, большинство которых касалось обвинений в военных преступлениях, каравшихся смертью, в частности, в шпионаже. Шпиономания охватила в этот период все воюющие государства, но для Австрии проблема усугублялась тем, что армия в самом начале войны понесла катастрофическое поражение[125]

и вынуждена была оставить как раз те провинции, население которых обоснованно подозревалось в симпатиях к победоносному врагу.

В данной ситуации обвинения русинов в шпионаже и массовом предательстве стало еще и средством преодоления психологической травмы и «логичного» объяснения поражения, снимавшее вину за него с официальных австрийских властей и верховного командования армии. Естественно, это усилило и подозрительность, и готовность к чрезмерной жестокости. В данном случае мы имеем дело с естественной реакцией негибких структур на трудности военного времени. При этом необходимо отдать должное, что, в отличие от военных властей, как правило выбиравших между расстрелом или повешением, власти гражданские широко практиковали интернирование подозрительных элементов в тюрьмах, концлагерях, а также выселение потенциально нелояльного населения во внутренние области империи. При всей жестокости данных репрессий, при том, что тысячи узников Тарергофа и других мест заключения погибли от чудовищных условий содержания, в данном случае мы можем говорить о предпочтении гражданскими властями потенциально нелетальной практики нейтрализации угрозы.

Наконец, фракция украинофилов в русинском движении, выдвигая на первый план обязанность хранить верность своему государству, имела все основания считать русинов-русофилов если и не реальными – в юридическом смысле, то ментальными, а в потенциале и фактическими изменниками. Они искренне считали, что, сигнализируя об опасности австрийским властям, исполняют свой гражданский долг. Ну, а что доносы часто были надуманными и необоснованными, так в подобных случаях всегда корректность приносится в жертву бдительности. Если и сегодня представители партий, которым принадлежит почти половина мест в украинском парламенте, некоторые из которых всего четыре с половиной года назад формировали правительство Украины, совершенно искренне считают симпатии к России признаком государственной измены, то что можно сказать о полуграмотной, малочисленной галицкой украинофильской интеллигенции конца XIX – начала XX века, состоявшей из приходских священников, мелких служащих, их детей да выходцев из крестьян. Это была та самая, склонная к тоталитаризму, мелкобуржуазная среда, из которой всего через 10–20 лет вышли европейские фашизмы[126]

.

Однако в случае с русинами-украинофилами следует также помнить и об их политическом интересе, заключавшемся в том, чтобы окончательно маргинализировать, вытеснить из политики и общественной жизни своих идеологических оппонентов. Война дала им прекрасную возможность, которой они не замедлили воспользоваться. В какой пропорции верность престолу Франца Иосифа І соотносилась с реализацией шкурных политических интересов – в данном случае сказать трудно. Важно, что и одно, и второе соображение в серьезной степени влияло на позицию и поведение галицких украинофилов.

Общим в поведении всех организаторов, вдохновителей и исполнителей геноцида галицких русинов является то, что они искренне считали политическую целесообразность и идеологические предпочтения доминирующими над культурно-исторической традицией, а насилие – лучшим аргументом в теоретическом споре. В связи с этим неудивительно, что, начавшись в средине XIX века со сравнительно безобидных мер административного воздействия, имевших целью унифицировать русинов под австро-венгерский стандарт, власти сравнительно быстро прошли все этапы усиления давления, вплоть до организации массового физического уничтожения «нестандартных» подданных.