Галиция против Новороссии

Характерно также, что, как австрийские власти, так и представители русинского украинофильского течения считали культурно-историческую инаковость достаточным признаком нелояльности, а нежелание (зачастую и невозможность) измениться в соответствии с заданными в Вене стандартами – прямым посягательством на государственные устои, заслуживающим самого сурового наказания.

Еще один любопытный факт. Австрийские власти, начиная с 1848 года, несмотря на конституционные изменения 1867–1868 годов, так и не выработали адекватную национальную политику, способную стабилизировать и сохранить «лоскутную монархию», пребывая в своего рода когнитивном диссонансе. С одной стороны, в 1867 году страна разделена на Цислейтанию и Транслейтанию, то есть на земли австрийского имперского правительства и на земли венгерского королевства. Разделение проходит именно по национальному признаку, и каждая из частей получает свою конституцию. Центральное правительство серьезно ограничено в полномочиях. За ним остаются только внешняя, оборонная и финансовая политика.

Казалось бы, страна сделала успешный шаг на пути к федерации[127]

. В частности, это стабилизировало отношения венгерского и германского этносов в империи, и избавило имперское правительство от венгерской оппозиционности, от венгерской полувековой революционности. Наоборот, венгры практически моментально стали стабилизирующим, государствообразующим фактором, превратились из сепаратистов в лоялистов.

Очевидно, позитивный опыт надо было распространять. Он вроде бы и начинает распространяться (в рамках конституции): создаются местные парламенты, а национальные меньшинства получают возможность посылать своих депутатов во все представительские органы, от местных ландтагов, до рейхстага. В то же время логичный следующий шаг федерализации империи не делается, многочисленные меньшинства не получают прав самоуправления, хотя бы отдаленно напоминающих те, что были предоставлены венграм. Это, в свою очередь, становится фактором нарастающей напряженности во взаимоотношениях имперского центра с чехами.

Наиболее онемеченные славяне, которых даже Гитлер позднее считал самыми подготовленными к «ариизации», после Тридцатилетней войны, тоже, кстати, начинавшейся со второй пражской дефенестрации, как чешская гражданская, одни из самых лояльных подданных империи – чехи, не получив в 1867 году статуса равного или близкого к венгерскому, вначале пытаются убедить имперское правительство в необходимости преобразования монархии из двуединой в триединую, а затем становятся едва ли не самыми активными оппозиционерами, с началом войны массово сдаются в плен русским войскам, изъявляют готовность воевать против Австро-Венгрии, из них формируются многочисленные соединения, составившие в 1918 году знаменитый Чехословацкий корпус, не успевший на фронты Первой мировой, но успешно уничтоживший советскую власть за Уралом и едва не повернувший большевистскую революцию вспять.

Аналогичным образом развиваются отношения центра[128]

с балканскими славянами. Хорваты, словенцы, иллирийцы, боснийцы – никто не получил желаемой автономии, хотя бы культурно-национальной.

Ситуация в Галиции отличается такой же противоречивостью. С одной стороны, Вена, пойдя навстречу культурно-национальным запросам русинов-украинофилов, быстро и успешно сделала их своими надежными союзниками. Логично было бы хотя бы попытаться применить тот же метод к русинам-русофилам, тем более, что практика административного подавления себя не оправдала. Однако вместо этого венский кабинет лишь усиливает репрессивную составляющую своей политики в Галиции. Между тем весь исторический опыт человечества свидетельствует, что репрессии власти могут на короткий момент загнать недовольство населения вглубь. Но, если причина недовольства не устранена, через короткое время оно вспыхнет вновь, лишь усиленное репрессиями. Наконец, рано или поздно репрессии прекращают пугать. Люди просто осознают, что избавиться от опасности репрессий можно лишь одним способом – смести режим.

Уже упомянутое опасение, что Россия потенциально может заявить свои права на Галицию, равно как и провокативное поведение русинов-украинофилов, не могут служить оправданием австрийским властям. Вена столетиями управляла многонациональным государством, в котором каждая провинция отличалась от соседней этнически, культурно, религиозно и традициями государственного управления. Политика divide et impera исчерпала себя уже к 1848 году. Позитивный опыт применения политики федерализации к 1914-му году также существовал уже почти пять десятилетий. И даже в рамках противопоставления русинов-украинофилов русинам-русофилам имперское правительство вынужденно было предоставлять украинофилам определенные льготы, предполагавшие минимальную степень удовлетворения культурно-национальных запросов.