Гамбит. Конь без масти

– Отвали, – с надрывом крикнула она, пролетая пару-тройку ярдов назад к флигелю от его уверенного рывка за воротник поношенного пальто.

Теперь он понимал. Молчал и понимал. Встал у края крыши, готовый стоять насмерть, только бы не пустить ее познать последнее, после чего ее уже может здесь не быть. То, что ее окончательно сломает. И настанет проклятое Тихо. Пусть лучше кричит и бесится, но живет.

– Ларссон знал, на что идет, – крикнула она так, что от ее визга голуби встрепенулись и нахохлились. – Он знал, чем рискует, – подводила она к логичному итогу и осуждала за столь трепетное теперь отношение к ее затронутым чувствам, которые пятью минутами ранее он так легко втоптал в нордэмскую грязь, смешивая с мусором на глазах у копов.

– Мне жаль, – искренне едва выдавил он на пределе слышимости для себя, для нее, для проклятых и вездесущих голубей, которые только раздражали его и ее своим присутствием.

 От реальности не убежать, не спрятаться за тинейджерским флэшмобом и не устроить глупый челлендж. Вот, что бывает, когда поздно наступает и приходит за тобой. Так бывает, когда поздно – действительно поздно. Эванс пора бы уже это понять, а Уэсту попытаться донести до нее, не переступая грань между запуганной девушкой и чокнутым социопатом.

– Мне, правда, жаль, – звучит уже громче и увереннее, и в серых глазах вспыхивает непонимание, неверие, отрицание.

– Отойди, – шипит она сквозь зубы, но Уэст не двигается с места. Застывает на краю крыши статуей подобно седым от голубиного помета горгульям, некогда украшавшим крышу старой гостиницы. Он не подпустит ее к той самой грани, чтобы она оказалась за ней.

– Отойди, черт бы тебя побрал! – ее крик настолько громкий, что голуби, чей покой они так неожиданно потревожили, срываются с мест, взмывают вверх и запутываются в проводах, падая и сбиваясь с пути.

 Уэст только качает головой. Каждый из них готов стоять на своем до последнего. Он – готовый защитить общество от нее, а ее – от нее самой. Она – готовая снести все на своем пути последним падением в пропасть.

– Романо хотел убить Адама, но… – Уэст не договаривает, что и так понятно, подталкивает ее к осознанию, медленно отпускает ее надежды в свободное падение, – мы с Морганом поняли это слишком поздно, – оправдывается для себя, не для нее.

 Эванс молчит. Тихо надвигается невидимым фронтом, опускается куполом на просевшую крышу, а с лица искаженного болью постепенно соскальзывает человечность.

– Отойди, – она тянется под пальто за старым Кольтом и наводит его на последнюю преграду перед полетом в пропасть.

Понимая ее слишком хорошо, Уэст не отступает. Пуле не избавить его от гложущего чувства вины, выжигающего внутренности адским, едко-зеленым пламенем,  не унять этой ноющей, тянущей, неминуемо возникающей пустоты. Пуле не решить за него эту проблему, она решит их все и сразу. Что ж, повезет – Эванс не попадет ему в голову, повезет еще больше – не попадет и в него. Ей нечем крыть. Он сильнее, оружие уравнивает их шансы. Ее – на устранение помехи, его – на возможность достучаться до ее человечности.

– В этом нет необходимости, – Коннор так и не понимает, кому это говорит: ей или себе. – Опусти пистолет, – почти кричит: «Я здесь, я рядом, я помогу», но не произносит вслух, зная, что она не поверит. Теперь уже нет.

– Я сказала, отойди, – отвечает она холодно, ровно, с нажимом.

 Боже, как это знакомо. Провокация в ответ на провокацию, блеф в ответ на блеф, но Уэст не блефует, и она, видимо, тоже нет. Больше нет. Взвод курка, как приговор, неозвученный, но вполне доходчивый.

– Уйди с дороги, – последнее предупреждение перед перерождением.

 В последний раз он слышит ее голос, а за ним окончательно наступят Тихо и Ничего. Оглушающее, всеобъемлющее Ничего. Он только вздергивает голову, расправляет плечи, подтверждая свою решимость равную её.

Черт с ней, с диалектикой. Они на разных полюсах. Частицы с противоположными зарядами, готовыми аннигилировать. Он – защитник нордэмской справедливости, она – справедливость по-нордэмски, что бы это в итоге не значило. Коннор лишь качает головой, и право выбора за ней, свой он уже сделал. И выстрел из старого Кольта завершен осечкой.

Он не верит в свою удачу, ни сейчас, ни в принципе, и думает, насколько удачей в чистом виде это может быть, а она лишь заново взводит курок, точнее наводя прицел, хоть между ними три ярда – не промахнешься.

– Отойди, – повторяет как мантру, делая шаг навстречу и одновременно отдаляясь. Чем ближе она подходила со стволом наготове, тем дальше становилась от прежней себя.

Между ними опять повисла тишина, натянутая невидимым канатом, притягивая и одновременно отталкивая, а вторая осечка заставляет вздрогнуть их обоих.

– Это ничего не изменит, – образумливает ее Коннор, крупно вздрагивая от непрозвучавшего выстрела и от ветра, что почти сносит Эванс с ног, а она только криво усмехается Уэсту в лицо и жмет на спусковой крючок в третий раз, затем в четвертый, в пятый.