Гамбит. Конь без масти

 Как бы ни хотелось признавать, но мнение, что эвтаназия – истинное милосердие и порой предпочтительней бедствующему существованию, порой оказывается верным. Осознавать, что душа мучается в дикой агонии, хватаясь за последнее, что делает ее живым, горько. И самое ужасное, что это последнее – далеко не светлое чувство, а животный страх, вложенный в душу ужасом из прошлого. Что не может быть вылечено – должно быть вытерплено. Когда сил терпеть больше нет, настает момент избавиться от этого «последнего», отделяющего тебя от мира теней, и окончательно стать темнее темного. Почти черным. На грани и одновременно за ней. На той грани, что не различима человеческим глазом, ведь для многих существует только черное и белое, а остальное уже не имеет значения.

 Так близко и далеко от истины. От помыслов к действиям расстояние короткое, от душ до тел оно почти незначительно. И когда с тем самым последним человеческим чувством умирает душа, ты остаешься один на один с пустотой. Внутри тебя больше нет ничего. То самое пустое и проклятое ничего, набившее оскомину. В этот момент внезапно приходит решимость, заполняющая пустоту. Она тверда, стабильна, подпитывает тебя, заменяет прошлые абстрактные желания нынешними конкретными целями, и замыслы, будто сами собой, претворяются в жизнь.

 Фиаско горькое на вкус. У него вкус морской соли и пепла. Оно обжигает при первом глотке невыносимой горечью, а затем оставляет землистый привкус тлена, от которого уже не избавиться. Не проглотить, не утопить в вине, не вытравить даже самой сладкой победой. С этой минуты та всегда будет напоминать тебе о поражении, что ты не смог пережить, что сломало тебя, убило изнутри. Но порой и победа не более сладка, чем проигрыш. На вкус далеко не лакричная конфета или кленовый сироп. Тонкая миндальная едкость опрометчиво проглоченного цианида.

 Чаще всего понимаешь это, хлебнув сполна. Хочется заесть безвкусным пеплом и битым стеклом, чтобы хоть как-то приглушить горько-сладкое послевкусие момента ускользающей души и надвигающегося ничего. Заглушить обманчивую сладость побед и отчетливую горечь поражения вездесущим тленом, в который все оборачивается, и уже ничто не имеет значения. Но бой окончен. Мечи сложены. Пожары кострищ угасают, и небо затягивает серым пеплом. Горьким, как правда, сухим и безразличным, как истина, мертвым, как он есть на самом деле. Теперь он везде. Падает с хмурых небес, разносится ветром, оседает вокруг, и мир становится седым, бесцветным, как получившийся каламбур. И ничто больше не имеет значение.

Стряхивая с сигареты сизый пепел, уносимый прочь вездесущими и надоедливыми сквозняками, остается только стоять и смотреть в след быстро затухавшим искрам, сорванным очередным ветряным порывом с быстро сгоравшей бумаги. Так близко и так далеко, а истина все еще где-то рядом. Прячется от тебя в тумане. Казалось, протяни руку, и она у тебя в кулаке вместе со слабо теплящимися искрами, но, поймав их в ладонь и разжав ее, в ней останется лишь мертвый серый пепел, и его терпкий привкус ощущается на обветренных губах и саднящем от криков горле.

 Табачный дым хоть немного перебивает вонь мусора в переулке у задней двери бара Half-Wolf. Туманным утром сразу же после рассвета здесь на удивление тихо. Оно стояло за углом, окутанное сизой дымкой, и дожидалось своего часа, чтобы окончательно заглушить все звуки. Шагнуть от душ до тел, перейти от помыслов к действиям. Пересечь невидимую грань и выйти из-за нее чем-то иным. Шагнуть в бездну, что уже давно ждет, принимает, как своего, и смыкает за спиной ледяные объятия упавшей на город дымки. И теперь ничто уже не имеет значения. И теперь никто не придет. Вокруг лишь туман и пепел. Горький сигаретный пепел.

Дверь из бара в переулок отворилась со скрипом, выпуская вперед двух огромных псов, с рыком выбежавших на относительно свежий воздух из прокуренной подсобки. Едва заметив присутствие чужака, звери зарычали и бросились вперед, нападая. Атака оказалась недолгой. Разобрав, кто стоит перед ними, псы игриво завиляли хвостами и радостно поскуливали. Почти сбивая с ног силуэт человека в черном пиджаке явно тому не по размеру, звери радостно скакали вокруг него и требовали внимания, потираясь о руку в черной перчатке с зажатой в ней сигаретой.

– Не думала, что у тебя хватит духу сюда прийти, – высокомерно бросила Ван Смут гладившему хасок визитеру. – С мозгами и страх потерялся, раз ты здесь? – в отличие от псов, женщина была не рада появлению незваного гостя.

 Туман лежал над городом плотной стеной, и в первый же час после рассвета был на удивление плотным и вязким. Рассмотреть человека можно было с трудом, но по мере приближения силуэт становился четче. Ответ от гостя последовал не сразу, лишь спустя две затяжки, отмеренные вспыхиванием уголька сигареты, и радостный скулеж двух раззадоренных псов.