Гарри Поттер и Принц-Полукровка

— Ещё бы я захотел! — сказал Гарри со злостью. — Если он убил моих папу с мамой!

— Короче говоря, тебя защищает твоя способность любить! — громко подытожил Дамблдор. — Единственная защита, которая может сработать против соблазна Волдемортовой властью! Несмотря на все искушения, которые сваливались на тебя, несмотря на все страдания, ты остаёшься чист сердцем, такой же, каким был в одиннадцать, когда смотрел в зеркало, отражавшее твои заветные желания, и оно показывало тебе не бессмертие или богатство, но лишь путь к ущербу для Волдеморта. Гарри, ты представляешь себе, как мало магов смогли бы увидеть в том зеркале то, что увидел ты? Волдеморту следовало ещё тогда понять, с кем он имеет дело, да он не понял!

Но он понял это сейчас. Ты проникал в мысли лорда Волдеморта без вреда для себя, но он не может овладеть тобой, не испытывая смертельной боли — он открыл это в Министерстве. Я не думаю, что он понимает, отчего это, Гарри; впрочем, он так торопился разорвать свою душу, что ни разу не остановился подумать о несравненной силе души нетронутой и целой.

— Но, сэр, — Гарри изо всех сил старался, чтобы не показалось, что он возражает, — это всё сводится к одному, не так ли? Я должен попробовать убить его, или…

— Должен? — сказал Дамблдор. — Конечно, ты должен! Но не из-за пророчества, а потому что ты, сам, никогда не успокоишься, пока не попробуешь! Мы оба это знаем! Вообрази, пожалуйста, на секунду, что ты никогда не слышал про пророчество! Что бы ты думал о Волдеморте, скажи?

Гарри смотрел, как Дамблдор ходит перед ним по кабинету, и думал. Он подумал о своей матери, об отце и о Сириусе. Он подумал о Седрике Диггори. Он подумал про все те ужасные деяния, которые, как он знал, совершил лорд Волдеморт. Огонь загорелся в его груди, опалил горло…

— Я хочу, чтобы он сдох, — тихо сказал Гарри. — И я хочу это сделать.

— Конечно ты хочешь! — закричал Дамблдор. — Ты же понимаешь, пророчество не говорит, что ты должен будешь что-то делать! Но пророчество заставило Волдеморта выделить тебя, как себе равного… Другими словами, ты волен выбирать свой путь, можешь даже и не верить пророчеству! Но Волдеморт продолжает верить ему. Он не оставит охоту за тобой… из чего, да, действительно, следует, что…

— Что это всё закончится, когда один из нас убьет другого, — закончил Гарри

— Да.

Гарри наконец понял, что Дамблдор пытался ему сказать. Это, подумал он, можно сравнить с тем, когда тебя силком тащат на арену, чтобы ты сразился насмерть, и когда ты идёшь на арену с высоко поднятой головой. Кто-то, наверное, спросит, где же тут выбор, но Дамблдор знал — как знаю и я, подумал Гарри в порыве яростной гордости, и как знали мои родители, — что в целом мире нет более отличных друг от друга вещей.

Глава двадцать четвертая Сектумсемпра

В ымотанный, но довольный своей ночной работой, Гарри рассказал обо всём Рону и Эрмионе на утреннем уроке по Чарам (для начала напустив на тех, кто сидел рядом, заклятие Заглушения). Оба были должным образом впечатлены повестью о том, как Гарри выудил из Слизхорна воспоминание, и явно напуганы рассказом про Волдемортовы Разделённые Сути и обещанием Дамблдора, когда тот найдет очередную Суть, взять Гарри с собой.

— Ух ты, — сказал Рон, когда Гарри, наконец, довёл свой рассказ до конца; Рон возбуждённо размахивал своей палочкой, не обращая ни малейшего внимания на то, что делает. — Ух ты… То есть ты идёшь с Дамблдором… и будешь пытаться эту штуку уничтожить… ух ты…

— Рон, из-за тебя уже снег пошёл, — терпеливо сказала Эрмиона, взяв его за запястье и отведя Ронову палочку от потолка, с которого, точно, начали сыпаться большие белые снежинки. Лаванда Браун, как отметил Гарри, посмотрела из-за соседнего стола на Эрмиону красными глазами, и Эрмиона тут же отпустила руку Рона.

— Ох, да, — Рон удивленно посмотрел на свои плечи. — Извини… смотрится, словно у нас у всех просто жуткая перхоть…

Он смахнул несколько фальшивых снежинок с плеча Эрмионы. Лаванда расплакалась. Рон тут же отвернулся, с чрезвычайно виноватым видом.

— Мы разошлись, — уголком рта объяснил он Гарри. — Прошлой ночью. Когда она увидела, как мы с Эрмионой выходим из спальни… Тебя она, сам понимаешь, не могла увидеть, и подумала, что там были только мы вдвоем.

— Ах, — сказал Гарри. — Ну… ты же не сильно огорчен, что всё закончилось, правда?

— Нет, — признался Рон. — Конечно, было порядком противно, пока она орала, но, по крайней мере, не мне пришлось начинать объяснение.

— Трус, — сказала Эрмиона, хотя со вполне довольным видом. — Похоже, эта была вообще плохая ночь для нежных чувств. Знаешь, Гарри, Джинни с Дином тоже разошлись.

Гарри подумал было, что говорила она ему это с уж больно понимающим видом, но ведь не могла же она знать, что всё внутри его пустилось в пляс. Храня на лице каменное выражение, а в голосе — столько безразличия, сколько смогло получиться, он спросил: — Как это вышло?