Где живет моя любовь

Я подписал составленную мною по приложенному образцу апелляцию, проставил число, запечатал конверт и наклеил марку. Время приближалось к полудню, солнце стояло высоко, но Мэгги еще не проснулась, поэтому я завел трактор и поехал через шоссе к развалинам дома Эймоса. От него ничего не осталось, но стоявший в глубине участка сарай уцелел, и я свернул прямо к нему. Отворив дверь, я подпер ее поленом и нырнул внутрь. Пробравшись сквозь пыльные космы паутины к задней стене, я раскидал сваленную здесь груду хлама и извлек старый челнок Эймоса. Привязав его к капоту трактора, я поехал к реке.

Часа через полтора, основательно вспотев и набив веслом кровавые мозоли, я отыскал памятное дерево, на котором еще болтался обрывок веревки. Судя по количеству плававших в воде цветов, ирисы уже расцвели, и я, сменив весло на длинный шест, решительно двинулся в глубь болот. Компас был у меня с собой, поэтому мне не составляло особого труда выдерживать нужное направление, хотя мне, как какому-нибудь Оцеоле[30], и приходилось постоянно лавировать между стволами деревьев и кипарисовыми пнями.

Как и год назад, плывущие по течению голубые цветы были рассыпаны по водной поверхности, словно дорожка из хлебных крошек. Двигаясь по этой дорожке, я оказался под пологом густой листвы, похожим на свод древнего собора. Еще немного усилий, и мне открылась прогалина с ирисами. Яркое солнце освещало их голубые цветки и золотило кончики еще не распустившихся побегов, а длинные корни колыхались в изумрудной воде, словно распущенные волосы русалок. Где-то высоко над головой крикнула и замолчала сова. Ветра не было, и мои легкие заполнил густой аромат цветов, смешанный с резким запахом болота, где разложение и смерть снова и снова порождают новую жизнь и красоту.

Я действовал быстро. Стебли ирисов оказались прочными и очень длинными – фута два с половиной или даже три. Я укладывал их на нос лодки цветами вверх. За десять минут я набрал две большие охапки. Этого должно было хватить, и я снова налег на шест, разворачивая челн. Вскоре я достиг реки и, преодолевая встречное течение, погреб к дому. Два с половиной часа спустя я уже причаливал к берегу чуть ниже нашего дома.

Солнце склонялось к вечеру, в зарослях завели свою песню сверчки, а над рекой задул легкий ветерок. Все обещало погожую, нежаркую ночь, и я почувствовал, как у меня полегчало на сердце. Схватив цветы, я сел на сиденье трактора и на третьей передаче понесся домой. Остановившись у амбара, я спрыгнул на землю и буквально влетел в дом, от души надеясь, что Мэгги не спит.

Она действительно не спала. Одетая в мешковатый спортивный костюм, Мэгги сидела за кухонным столом, склонившись над чашкой чая. Ее пальцы выбивали нервную дробь то по краю чашки, по застеленной клеенкой столешнице. Лицо Мэгги показалось мне изможденным и худым, а глаза – пустыми и бесцветными. Когда я вошел, она открыла рот, чтобы что-то сказать, – и увидела цветы.

И замерла.

Я не знал, что сказать. Моя одежда была мокрой от пота и болотной воды. Шагнув к раковине, я открыл кран и стал наполнять водой подвернувшийся под руки кувшин, но Мэгги покачала головой. В глазах у нее стояли слезы, когда она шагнула к раковине и осторожно прикоснулась к цветам кончиками пальцев. Она по-прежнему молчала и только снова покачала головой, отчего одинокая слезинка, сорвавшись со щеки, упала на край раковины, о которую Мэгги оперлась свободной рукой. Я невольно опустил взгляд и увидел, что ее некогда ухоженные, тщательно накрашенные ногти обломаны, а лак почти слез.

– Где… – хрипло, с трудом проговорила Мэгги. – Где ты их взял?.. На нашем месте, да?..

Я кивнул, глядя, как она осторожно, словно головку ребенка, ласкает ладонью хрупкие цветы.

– Ты доплыл туда по Цветочной тропе?

Я снова кивнул.

Мэгги вернулась за стол и, сложив руки перед собой, смотрела в пол. Я оперся о разделочную полку в нескольких шагах от нее. В эти минуты нас разделяло шесть футов и тысяча миль.

Чуть пошевелившись, Мэгги скрестила ноги. Штанина спортивных брюк задралась, и я увидел, что она не брила ноги как минимум неделю. Может быть, даже две. Мне отчаянно хотелось что-нибудь сказать – что угодно, лишь бы прервать затянувшееся молчание, но никакие слова на ум не шли. Наконец я выдавил, показывая на цветы:

– Мне хотелось, чтобы ты… ну… в общем… – Не договорив, я вдруг спросил: – А как твой животик?

Едва эти слова слетели с моих губ, как я уже пожалел, что произнес их, но было поздно. Мэгги протянула руку, взяла один ирис и, зажав стебель между большим и указательным пальцами, слегка качнула головой, – а потом одним движением переломила стебель у самого цветка, словно сухой сучок. Уронив цветок на стол, она снова сложила руки на груди, словно из щелей пола на нее вдруг подул ледяной арктический ветер, и, поднявшись, вышла на веранду, которая на мгновение представилась мне сценой, на которой только что был разыгран последний акт пьесы под названием «наша жизнь», и занавес должен был вот-вот опуститься.