Гэкачеписты

Работа Валентина Павлова буквально с первого дня осложнялась отсутствием к нему полного доверия со стороны президента. Близких отношений между ними не было никогда, в придачу Горбачева раздражала его неуступчивость. У президента и премьера были совершенно различные жизненный опыт и направление предыдущей карьеры. Горбачев являлся классическим партийным деятелем, Павлов — бюрократом (в лучшем смысле этого слова). Он и не пытался претендовать на участие в политических делах, но ситуация в стране развивалась так, что глава правительства не мог быть вне политики. Формальная связка Горбачев — Павлов была совсем не той, что связка Горбачев — Рыжков, особенно до 1989 года. Последние являлись соратниками и ровесниками. В личном же плане премьера Павлова «подавлял» авторитет Горбачева, который для него являлся человеком, не просто старше годами, но и ставшим членом политбюро тогда, когда он служил еще только начальником отдела в Госплане. К тому же Павлов сознавал, что выдвижением на данный пост он целиком обязан Горбачеву, а собственной политической опоры премьер не имел никакой.

Уже с лета 1991 года Горбачев начал раздумывать об альтернативе Валентину Павлову. Он приглядывался и к его молодому заместителю Владимиру Щербакову, а в ходе Ново-Огаревского процесса и консультаций вокруг него возникла кандидатура главы Казахстана Нурсултана Назарбаева. Думается, Назарбаев не стал бы менять свое надежное кресло президента республики, где он обладал всей полнотой власти, на абсолютно неустойчивое кресло союзного премьера, но сам факт таких поисков, о которых знал сам Павлов, был весьма показательным. Он видел, как президент к нему относится, что Горбачев готов сдать его в любой момент.

Тут стоит затронуть вопрос о пьянстве Павлова, который неизбежно всплывает у разных мемуаристов. Николай Рыжков рассказывал: «Слабину Валентина мы знали еще по Госплану. Ребята мне рассказывали, что он мог находиться до четырех дней в ауте. Мы закрывали на это глаза, потому что ценили его как финансиста, но пост премьера слишком ответственная должность». И он добавлял пикантных деталей: «Кстати, он, как только занял мой кабинет, первым делом поставил себе в комнату отдыха холодильник, где держал запас виски. У меня холодильника никогда не было. За пять с лишним лет премьерства в моем кабинете никто рюмку спиртного не выпил!»

Работа в советском аппарате являлась серией бесконечных стрессов. Подчиненный не был защищен от начальственного хамства, правовая защита была условной, организация труда — из рук вон плохой — авралы, неожиданные поручения, распоряжения, противоречащие друг другу. В этих условиях стресс снимали привычным советским способом. Вот Раевский вспоминает сцену еще из 1960-х годов, когда его несправедливо обидело начальство: «В. С. Павлов уже все знал. Он молча достал из сейфа бутылку коньяка, поставил две фарфоровые чашки с блюдцами, налил мне полную, плеснул себе за компанию. „У нас много наперекосяк, Володя…“».

Работать в аппарате, особенно на высоких должностях, и не выпивать по разным поводам было невозможно. Непьющих людей не двигали, считалось, что если человек не пьет, то, значит, он больной либо боится о чем-то проговориться. Другой вопрос, что кто-то знал меру и из рамок не выходил, а кто-то мог увлечься. Павлов тоже меру знал, будь он пьяницей, то вверх бы не поднялся. Но понятно, что его представление о допустимом в плане алкоголя было шире, чем у других. И стресс он снимал часто, благо поводов было предостаточно. Однако состояние здоровья у него было таково, что, несмотря на свой не старый возраст — 54 года, ему пришлось лечь на больничную койку, уже работая премьер-министром, и в самый первый день ГКЧП он также попал в больницу. Поэтому злоупотреблять беспробудно он никак не мог хотя бы по медицинским соображениям.