Гендер в советском неофициальном искусстве

ЕЕ: Книг не было вообще, был только Лившиц.

ОА: Да, об обучении по Лившицу вспоминают многие мои респонденты.

ЕЕ: Я в 1960‐е знакомилась с современным искусством именно по этим книгам, что-то вроде «Искусства в оковах» А. К. Лебедева.

ИМ: Тогда не было практически никаких монографий. Если говорить о школьных годах, было в ходу выражение «голубая книга», это книга репродукций о голубом периоде Пикассо, она приравнивалась практически к антисоветской литературе, конечно, думаю, что серьезные репрессии за чтение книги о Пикассо вряд ли могли последовать, но знакомство с этим миром было почти опасным. Даже в кругу моих родителей (я из семьи архитекторов) не было серьезной литературы о модернизме, даже русский авангард был совершенно забыт в это время.

ЕЕ: У нас еще был Музей западного искусства в Москве, и какие-то репродукции и альбомы с ними у нас в семье были.

ИМ: Это у кого – у тебя дома?

ЕЕ: Да, у меня дома.

ИМ: А у меня не было. В Пушкинском музее были какие-то импрессионисты, но ведь считалось, что это не очень хорошие вещи.

ЕЕ: Да, почти все было в запасниках.

ИМ: Событием было даже то, что на Тверской улице, прежде улице Горького, был магазин «Демократическая книга», во второй половине 1950‐x годов там поступила в продажу книга «Импрессионизм», это был бум, за ней стояли страшные очереди, это было неслыханно.

ЕЕ: А потом был еще выпуск «Постимпрессионизм»…

ИМ: А каталог Американской выставки я хранил как Библию…

ОА: 

Многие художники отмечают в мемуарах важность Американской выставки и даже говорят о ней как о некоем водоразделе, точке невозврата: после нее якобы многие уничтожили свои юношеские работы. А что касается 1970–1980-х, Андрей Монастырский, например, говорит о том, что был глубоко осведомлен о современном искусстве, благодаря журналам «Studio international» или «Art in America».

ЕЕ: Да, в 1970‐x мы тоже следили за этими журналами через Библиотеку иностранной литературы.

ИМ: Тогда доступ уже появился.

ОА: Обращали ли вы внимание на произведения феминистского искусства? Вали Экспорт, Джина Пейн, Марина Абрамович, Джуди Чикаго? Обсуждались ли подобные работы?

ЕЕ: В 1970‐е годы нет, тогда нам это было абсолютно недоступно. Это не обсуждалось в том числе потому, что для нас всего этого практически не существовало.

ОА: Существовало ли в это время разделение на женские и мужские техники? На сегодняшний день в феминистской теории в ряд таких техник выделяют вышивание, шитье, вязание, мелкую пластику, графику, словом, все то, что формировалось без доступа к «большому материалу», анатомическим классам и так далее.

ЕЕ: А почему это считается женским творчеством? Ведь у нас в советское время в художественных институтах учились и мужчины, и женщины и в анатомичку ходили все и разделений не было.

ОА: Да, разумеется недопущение женщин в анатомические классы – это явление XIX века, просто на сегодняшний день считается, что женские техники наследуют этому времени, и обращение к ним – это некоторое обращение к собственным корням, к собственной идентичности. В ваше время кто-либо пользовался этими техниками?

ИМ: Лариса Резун-Зведочетова использовала в своих работах аппликацию и шитье…

ОА: Это уже самый конец 1980-х…

ЕЕ: Думаю, что в 1970–1980‐е этого вообще не было, наоборот, женщины старались заниматься монументальным искусством.

ОА: Существовали ли специфические женские сюжеты? Например, по мнению Никиты Алексеева, у художниц левого МОСХа, работавших параллельно и одновременно с МКШ, таких как Татьяна Назаренко, Ольга Булгакова, Наталья Нестерова, был специфический набор женских сюжетов.

ЕЕ: О Назаренко действительно можно так сказать. У нее почти феминистический взгляд. У нее была работа, где героиня идет по проволоке, а снизу на нее смотрит толпа мужчин. Что касается нашего круга, то у нас этого, пожалуй, не было.

ОА: 

Вопрос бытовой. Существовали ли в вашей компании случайные гендерные разделения, когда собравшаяся большая компания группируется по признаку пола – женщины с женщинами, а мужчины с мужчинами, и обсуждаются в этих кругах тоже специфические гендерно обусловленные темы?

ЕЕ: У нас такого не было.

ИМ: Абсолютно.

ОА: Как вам кажется, можно ли выделить какие-то общности между разными художницами вашего круга – вами, Ириной Наховой, Натальей Абалаковой, Марией Константиновой, Верой Хлебниковой, Надеждой Столповской, Сабиной Хэнсген?

ЕЕ: Нет, я думаю, что мы совершенно разные.

ОА: Знали ли вы об «амазонках русского авангарда» (Наталья Гончарова, Любовь Попова, Ольга Розанова, Надежда Удальцова, Варвара Степанова)? Какое впечатление они на вас производили?

ЕЕ: Вы спрашиваете о каких годах? 1970–1980-х? Или более ранних?