Гендер в советском неофициальном искусстве

Франциско Инфанте:

С периодизацией, наверное, будет трудно, так как мы муж и жена, и семейная жизнь была тесно сплетена с творческой. Со временем я понял простую вещь, что делить приоритеты внутри семьи – дело неблагодарное, потому что я видел, как часто люди работают вместе, но когда начинают определять приоритет, их сотрудничество разваливается. Нам с Нонной делить нечего – мы родные люди. Когда человек работает, конечно, он должен максимально стараться. Мы работаем не за компенсацию, а просто для себя и из себя, поэтому это как будто и не работа вместе, а само собой разумеющееся действие. И если человек, даже в разные свои периоды спадов и подъемов, выкладывается абсолютно, то не надо больше ничего требовать, а расчет на какую-то абстрактную гениальность здесь неуместен, так как мы говорим не о спорте и не о первенстве в Олимпийских играх. Профессионализм в том, чтобы максимально выложиться, а не победить. В нашей семье мы исходим из опыта и ощущения того, из чего вообще соткана жизнь, в том числе совместная, поэтому, в дальнейшем, когда я буду говорить о нашей работе, я буду говорить «мы». Так у нас строятся взаимоотношения и прожили мы вместе уже 54 года, не без сложностей, конечно, но в жизни именно так и бывает. Все-таки основная женская функция – это, конечно, рождение детей, продолжение рода, я считаю, при этом она может заниматься чем-то серьезным: и искусством, и наукой, и чем угодно, но дети это главное, поэтому мне кажется Нонну удовлетворяет то, что у нас двое детей, семь внуков и довольно большая семья. Все это мы вплетаем в ткань нашей профессиональной деятельности. Мы и с детьми работаем вместе, они всегда участвуют, искусство для них привычная форма. Поэтому нашу жизнь можно назвать таким синтезом работы и семьи. Вот в 1920‐е годы были амазонки авангарда…

ОА: 

Знали ли вы о них в годы советской власти, так как все их работы практически находились в запасниках, и в большинстве своем о них знали только те люди, которые довольно серьезно интересовались искусством?

ФИ:

Я не выделял их в особую категорию, потому что знал, что они работают в содружестве с любимыми людьми, с мужчинами-друзьями, мужчинами-мужьями, тем не менее какие-то признаки своего в их искусстве явно прослеживаются. Но какие-то импульсы они, мне кажется, могли получать и от своих мужей. Хотя Ларионов и Гончарова – оба очень самодостаточные. По искусству, мне кажется, она даже больше мужчина, чем он. В ее работах все более мощно, а он по сравнению с ней более нежный. Но всякое бывает. Нельзя сделать однозначный вывод. А если и заниматься этим вопросом, то лучше видеть их общность, а не заострять грани различий. Такой взгляд на реальность того, что происходило, мне кажется более правильным.

ОА: 

Видели ли вы сами работы авангардистов в 1960–1970‐х?

ФИ: В начале 1960‐x трудно было вообще что-то увидеть, тогда время было лютое. Но я вам должен сказать, что в 1960‐x я и Малевича не знал. Малевича я впервые увидел на открытке, их привозили чешские искусствоведы – Душан Конечны, Иржи Падрта и Мирослав Ламач. Они приезжали сюда специально, чтобы проникать в запасники или архивы и почерпнуть сведения о Малевиче и других представителях авангарда. Падрта и Ламач вообще занимались только Малевичем. Когда я впервые увидел этого художника, меня не так поразило, что это абстракция, а поразил белый фон.

ОА: А вы не помните, что это была за работа?