Гендер в советском неофициальном искусстве

ИМ: Потому что это две очень разные ситуации, если 1950‐е – это полностью выжженная пустыня, знание было вытравлено кризисом 1930‐x годов, то в 1970‐е началось его возрождение. Есть даже такой исторический анекдот о дочери Малевича. Она была в Польше, и так как в семье они свыклись с мыслью, что отец был неудачником, повергшим семью в большую беду, членам семьи приходилось долго скрывать, чем занимался отец. В поезде в Польшу она увидела человека, читавшего журнал, на обложке которого была фотография Казимира Малевича, и она, оробев, с недоумением, осторожно спросила незнакомца о том, кто изображен на обложке, так как в ее сознании не было даже мысли о том, что такое может случиться. В это время Малевич был чуть ли не криминальной фигурой, от которой необходимо было держаться как можно дальше. Незнакомец ответил ей, что это великий художник, она была поражена.

ОА: Знали ли вы о ленинградском феминистском круге альманаха «Женщина и Россия»? Доходил ли он до Москвы? Обсуждался ли? Влиял ли на мировосприятие?

ЕЕ: Нет. С петербургскими художниками мы стали общаться гораздо позже, скорее в 1990‐е годы.

ОА: В книге Эндрю Соломона зафиксирована точка зрения Константина Звездочетова по поводу советской гендерной политики. Он говорит о том, что идеология трансформировала женщину: из существа домашнего и приватного (до революции) в общественно-политическую сферу (женотделы, брачное законодательство, защита материнства, квотирование). В конце брежневской эпохи эта трансформация дала компенсацию в виде женской попытки выскользнуть из обязательной общественной жизни и участия в политике с помощью молчания (отказа от написания текстов), незаметности или ухода в консьюмеризм?

ЕЕ: А о каких женщинах речь? Обо всех вообще?

ОА: Мне кажется, что он говорит о женщинах из художественного круга.

ИМ: Мне кажется, это несколько экстравагантное суждение, и оно не соответствует истине…

ЕЕ: И в диссидентском движении были женщины…

ИМ: Это конечно имело место в определенной степени, но дело в том, что советские люди были доведены до такой бедности, и на фоне общего оскудения и женщины могли заниматься ужасной физической работой, это не было сознательной политикой, а скорее сопутствующим идеологии тоталитарного строя фактором, частностью.

ОА: В книге Георгия Кизевальтера «Эти странные семидесятые» вы говорите о том, что в советское время весь государственный дискурс воспринимался вами в штыки как тотальная пропаганда и вранье, а позже, проанализировав, вы поняли, что многое вполне соответствовало действительности. Продолжалось ли в 1980‐е годы это восприятие официальной прессы, телевидения, кинематографа как параллельной реальности, не имеющей отношения к действительности?

ЕЕ: 

Абсолютно, да.

ИМ: Государство полностью скомпрометировало объективное значение этой информации, она выглядела только как ложь и пропаганда.

ОА: Не выстраивались ли в пику этому какие-то внутренние оппозиции в виде альтернативных форм поведения и так далее?

ЕЕ: «Коллективные действия» отчасти и были этими альтернативными формами деятельности, наверное и соц-арт тоже можно назвать альтернативной формой поведения.

ИМ: До известной степени такое начало присутствовало, мы как минимум симпатизировали альтернативным государственной идеологии формам. Но активной деятельности не производили.

ОА: Есть ли для вас разница между мужским и женским искусством?

ЕЕ: Хороший вопрос. Для меня разницы абсолютно нет.

ИМ: Для меня все-таки есть. Поскольку мы привыкли к такому положению вещей, когда женщина не наделена в той же степени способностями, как мужчина, то всякое проявление женского творчества воспринималось как выдающиеся качества. Я всегда восторгался Джорджией О’Киф, и на мой взгляд, это женское искусство, мужчина не смог бы так. Если говорить об уровне, то это сверхуровень и выдающееся усилие. Вера Мухина тоже, на мой взгляд, суперженщина. Это действительно вдвойне интересно, когда женщина может с помощью творчества победить стереотип о собственной слабости и выделиться, и это получается гораздо ярче, чем у мужчин.

ОА: Есть ли у вас любимые женщины-художницы?

ИМ: Я, получается, уже ответил на этот вопрос…

ЕЕ: А Луиз Буржуа тебе не нравится?

ИМ: 

Луиз Буржуа это уже немного другая эпоха. Конечно, это одна из моих любимых художниц или художников. Женственность в ее работах тоже присутствует, и это увлекательно и вдвойне интересно.

ЕЕ: Мне тоже очень нравится Луиз Буржуа, не могу сказать, что Марина Абрамович моя любимая художница, но она определенно выдающаяся…

ОА: Разделяете ли вы женское и феминистское искусство?

ИМ: Есть, но у меня это вызывает негативное отношение…

ЕЕ: Но ведь это у нас негативное, а с западной точки зрения это нормально.

ИМ: Я считаю, что феминистическое движение в искусстве есть просто маскировка творческой ущербности, бездарности. Это привлечение внешних сил, которое выдает лишнюю творческую субсидию…

Я говорю вообще про феминистическое искусство. Оно меня раздражает, мне кажется, оно отличается более низким качеством…