Герои умирают

Что до личных выпадов в его, Кольберга, адрес, которые позволил себе этот актеришка, то к ним Администратор отнесся с восхитительным, на его собственный взгляд, бесстрастием: он считал себя слишком большим Профессионалом, чтобы ругательство типа «дряблый серый червяк» могло повлиять на его суждение. Хотя, возможно, все дело в амфетаминах: он не был склонен недооценивать химическое влияние на свой мозг. Так или иначе, но это последнее оскорбление он просто прибавил к длинному счету других обид, который он методично готовился предъявить однажды Кейну. Кольберг не мог не чувствовать, что каждая новая строка в этом списке оскорбляет его гордость, и знал, что день расплаты наступит очень скоро.

11

С угрюмым удивлением сержант Хабрак смотрел на лежавшую перед ним узловатую, испачканную сажей веревку, привязанную к стальной перекладине, и чувствовал, как в нем закипает гнев. Часовой, который принес это ему, навытяжку стоял возле стола и докладывал, как он и его товарищи нашли на крыше еще одного часового, связанного и оглушенного.

– Они развязывали его, когда я ушел. Вряд ли он что-нибудь видел, и я подумал, что куда важнее показать это вам прямо сейчас.

– Все правильно сделал, часовой.

«Будь у тебя хоть капля мозгов, – подумал сержант, – ты бы оставил веревку на месте и переловил бы поодиночке всех, кто стал бы вылезать по ней из трубы».

Ну да ладно, как бы то ни было, эти нарушители закона, эта шваль, пробравшаяся в Донжон – в его Донжон, – теперь в надежной ловушке, из которой им не выбраться. Никуда они из нее не денутся, а он найдет их и возьмет.

– Собери стражу, только по-тихому, – ворчливо приказал он. – Мы обыщем здесь каждый дюйм. Эти друзья не должны знать, что мы уже идем за ними по следу. Скажи парням, пусть не церемонятся с тварями, для допросов они нам не нужны. Пусть убивают каждого, на ком нет формы и кто не сидит в отдельной камере или в Яме. Пусть расстреливают их на месте, без всякой пощады.

Сержант встал и потянулся за оружием.

– Мне нужны трупы, ясно? Целая гора трупов.

12

– Все могло быть иначе, если бы ты в меня не стрелял, – пыхтит Аркадейл. Боль заставляет его быть откровенным. – Но с этой раной никто никогда не поверит, что вы – мои пленники, а моя жизнь не слишком многого стоит, чтобы сохранять ее в обмен на ваши жизни. Так что вряд ли стража вас выпустит.

– Я и не собираюсь сохранять тебе жизнь, – говорю я. – Заткнись.

– Кейн, – шепчет Ламорак еле слышно, прижимая остатки своей блузы к неглубокому разрезу поперек живота, который расходится при каждом его движении, словно ухмыляющийся рот, – вели ему снять капюшон.

– Не лезь.

Десять перепуганных учеников сидят на низкой скамье, трясутся и нервно облизывают губы. Я выбираю одного поздоровее – он кажется мне самым крепким – и тычу в него пальцем:

– Ты. Иди сюда.

– Я? – Прижав руку к груди, он вертит головой, точно хочет убедиться, что я не имею в виду кого-то из его соседей.

– Сюда, быстрее.

– За что? Я же ничего не…

– Таланн, пристрели этого тупого сукина сына.

Он взлетает со своего места как чертик из коробочки, размахивая руками:

– Нет! Не надо! Уже иду! – и подбегает ко мне. Его лицо – улыбка радостной услужливости, наклеенная поверх маски страха.

– Как тебя зовут?

– Ру… Рушаль, с вашего позво…

– Заткнись. Ламорак… – Я протягиваю ему руку. – Дарю тебе Рушаля, твоего личного скакуна. Давай я помогу тебе на него сесть.

Ламорак щурится на него, пожимает плечами и говорит:

– Что ж, лучше, наверное, так, чем пешком.

– П-пожалуйста… – начинает, заикаясь, Рушаль.

– Я же сказал тебе: заткнись, – напоминаю я. – Кони не разговаривают. Спиной повернись.

Еле слышно поскуливая, Рушаль позволяет Ламораку сесть на себя. Оба хрюкают – Рушаль от тяжести, Ламорак от боли.

– Вели Аркадейлу снять капюшон, Кейн, – с усилием выговаривает Ламорак. – Тогда я, может, смогу помочь… иначе мертвый груз…

Вид у него паршивый: лицо бескровное, как у трупа, и даже слегка зеленоватое. Похоже, он вот-вот отключится. Но нет, частыми неглубокими вдохами и выдохами он преодолевает болевой шок – чувак-то, оказывается, крепче, чем я думал. Но все равно долго говорить он сейчас не может, а я ни о чем не спрашиваю. Подхожу к Аркадейлу, скорчившемуся на полу:

– Не притворяйся, будто не слышал. Давай снимай капюшон.

Он отползает от меня, здоровой рукой удерживая капюшон на месте. Чем тратить время на пререкания, я берусь рукой за металлическое оперение арбалетной стрелы, которая засела у него в плече, и поворачиваю по часовой стрелке. Сталь вибрирует в моей ладони, я слышу скрежет, с которым она пилит кость внутри сустава. Он взвывает и хватается за мою руку здоровой рукой, а я сдергиваю с него капюшон.

И вижу длинное костистое лицо липканского дворянина, серое от боли, мокрые от пота седые пряди, прилипшие к запавшим щекам. Он часто дышит сквозь стиснутые зубы, не давая воплям вырваться наружу: из последних сил блюдет липканскую честь.

Ламорак командует ему:

– Встань!