Герои умирают

И тут нас настигает запах: прогорклый пот, дерьмо, и сладковатая вонь гангрены, и густой смрад – это газы выделяются из раздувшихся трупов внизу. Вонь обжигает горло, слезы льются из глаз. Я отдаю Таланн зажигалку:

– Иди вперед. А я потащу нашего спящего красавца.

В тощем свете зажигалки Ламорак выглядит еще хуже: кровь, которая раньше текла из раны на его груди, теперь еле сочится. Не знаю, выживет ли он. Черт. Ну ладно. Хотя бы из Театра Истины я его вытащил, и то уже кое-что.

– Держись, сукин сын, – шепчу я и шлепаю кляксу Ма’элКотовой мази ему на грудь – может, хоть кровь остановит. Потом я забрасываю его на плечо, как делают пожарные, отчего мои собственные раны – колено и плечо – громко напоминают о себе. – Не умирай. Как я посмотрю Паллас в глаза, если ты умрешь здесь? Она же ни за что не поверит, что это не я тебя убил.

Мы спускаемся по длинной-длинной наклонной Шахте, пол которой высечен в камне ступенями. Они скользкие – на них оседает влага от дыхания сотен пленников, которые содержатся здесь прикованными к потолку за запястья.

Шахта примерно пяти метров в поперечнике, достаточно широкая, чтобы заключенные, прикованные цепями в бесконечный двойной ряд вдоль ее стен, не могли добраться до нас, когда мы идем посередине. Они все голые, их тела покрыты дерьмом, их собственным и тем, что скатывается с тех, кто стоит выше.

Пленников Шахты расковывают лишь в том невероятном случае, если кого-то из них вдруг выпускают из Донжона. Их кормят – так, чтобы они только не умерли от голода, – и держат прикованными к стене до самой смерти. Их экскременты стекают вниз, в канализацию, поэтому те, что в самом низу, стоят в дерьме постоянно. Изредка – примерно раз в месяц – стража приходит сюда, чтобы снять с цепей трупы и окатить Шахту водой из бочек. Трупы не выносят. А сбрасывают в ту же канаву, где они и гниют.

Наш крошечный пузырек света скользит мимо мужчин и женщин, испытывающих такие страдания, что они давно превратились уже даже не в животных, а в нечто почти неодушевленное: каждый из них – комок нервов и сгусток гниющих язв, медленно дотлевающих до смерти среди вони и кромешной тьмы.

Сам Данте и тот сомлел бы в этом аду. Таланн едва держится. Я вижу, как подрагивают ее плечи, слышу редкие сдавленные всхлипы и мольбу, лихорадочно посылаемую Великой Матери. Чтобы Она явила милость и избавила этих несчастных от жизни.

Я уже говорил, что восхищаюсь Ма’элКотом, и это действительно так, но, когда я почувствую, что он начинает нравиться мне по-настоящему, я вспомню эту Шахту и эту тюрьму, которые находятся в полной его власти и где он мог бы изменить все в одночасье, если бы только захотел.

Хотя родиться у нас в трущобах для Трудящихся тоже не большая радость. Дерьмо, оно и там течет с горы, зато здесь оно убивает быстрее.

Нарастающая боль у меня в груди – это оттого, что я тащу тяжеленного Ламорака. Слезы на глазах – от едкой вони. А тошнота, переходящая в позывы к рвоте, – это от…

И тут далеко позади со скрипом открывается тяжелая дверь, и я, оглянувшись, вижу расширяющуюся полоску света. Все, наше время вышло.

– Я вижу! – хрипло шепчет Таланн, которая смотрит вперед и вниз. Значит, она про сточную канаву.

– Хорошо. Доберешься туда, не замедляй шага. Зажигалку погаси и зажми в кулаке. Пока Ламорак не очнется, другого света у нас не будет. Как только коснешься ногами дна, сразу уходи в сторону. Мы с Ламораком идем следом.

Мы достигаем сточного колодца: это просто дырка в каменном полу, судя по ее неровным краям естественного происхождения. Слышно, как где-то внизу журчит ручеек.

Над нами раздаются громкие голоса, топают подкованные сапоги. Еще немного – и стража начнет стрелять: потолок в Шахте низкий, но арбалетам это не помеха, их стрелы летят по прямой, а не по дуге.

Яркие фиалковые глаза Таланн мелькают передо мной и тут же гаснут: она погасила зажигалку. Нас обступает кромешная тьма, густая, хоть ножом режь.

Ее рука ложится на мою руку, я чувствую ее губы на моих губах; и тут же ее место занимает пустота.

Кажется, вечность прошла, прежде чем снизу до меня доносится ее крик:

– Прыгай!

Я набираю воздуха в грудь, поудобнее перекладываю на плечах Ламорака: мне требуется вся моя отвага до последней капли, чтобы заставить себя прыгнуть в зияющее жерло колодца.

Мы всё летим, летим, бьемся о камни, съезжаем по стенкам, скользким от дерьма; ни черта не видно – ни сколько мы пролетели, ни сколько еще осталось, – мы кувыркаемся, ударяемся, летим вниз…

И наконец приземляемся на кучу чего-то мягкого, пружинящего, деревянно потрескивающего под нами и вокруг нас.

Я выбираюсь на поверхность, стараясь не задумываться о том, что попадает сейчас мне в раны на плече и на колене.

– Таланн?

Вспыхивает свет. О господи, неужели и я сейчас такой страшный? Все ее тело покрыто не пойми чем. Мое обоняние отказало еще пару минут назад, в Шахте, так что по запаху определить я не берусь. Куча, в которую мы угодили, – это человеческие трупы, покрытые наносами экскрементов.

Ну ладно, с этим я еще справлюсь: ритуал Перерождения был не намного лучше.