Герои умирают

Крыса, петляя, бежала по улице Богов. Она старалась не покидать пространство под деревянными тротуарами – там, в тени, ее не доставали конские копыта, людские сапоги и метко брошенные обломки кирпичей, разве что отдельные проклятия; центральные улицы оказались даже безопаснее привычных подворотен, вотчины бродячих собак и хищных кошек, которых в Старом городе было великое множество. Однако возле дворца Колхари крысе пришлось покинуть свое убежище, чтобы пересечь площадь, где она едва не попала под окованное сталью колесо экипажа какого-то дворянина, а оттуда спуститься по Дворянской улице на юг Старого города, где по Королевскому мосту она перебежала на Южный берег.

У Серых Котов никогда не было настоящей штаб-квартиры – только обнесенный высоким забором двор при особняке, который Ма’элКот пожаловал Берну вместе с графским титулом, чтобы подтвердить неожиданно свалившуюся на того честь. Крыса юркнула под железные решетчатые ворота и устремилась к дому. Все двери и окна были распахнуты настежь, повсюду лежали люди, которые, судя по их расслабленно-замученным позам, спали с похмелья.

Вдруг один поднял голову, сонно потер глаза и увидел крысу. От неожиданности он вскрикнул, да так громко, что все его товарищи тут же проснулись и открыли заспанные глаза так быстро, точно и не спали.

Крыса не видела между ними Берна – может, он наверху, в спальне? Она бросилась к лестнице. Коты, которые накануне явно предавались попойке, повскакали с мест и завопили, словно охотники, чьи псы выгнали из норы лису.

Кинжал, гудя, вонзился в деревянную половицу прямо перед носом крысы, та метнулась в сторону. В следующий миг воздух наполнился летящей сталью, ножи втыкались в половицы, стены, откалывали куски резьбы на деревянных балясинах перил, и все это под дружный гогот Серых.

Крыса металась из стороны в сторону, упорно пробиваясь к лестнице, а когда поток ножей иссяк – должны же были они когда-то кончиться, – скакнула к нижней ступеньке. И тут что-то тяжелое ударило ее в спину, ледяным стежком перечеркнув хребет, задние лапы конвульсивно задергались, заскребли по полу, крыса изогнулась и укусила нож, который пригвоздил заднюю половину ее тела к полу.

Теперь, глядя на крысу, никто уже не заподозрил бы ее в избытке ума: налицо было лишь инстинктивное стремление ранить то, что ее убивало, попытка оставить свой след в жизни, которая выбрасывала ее из себя.

4

Один из Котов нагнулся над мертвой крысой и, щуря опухшие со сна глаза, разрезал шнурки, державшие на ее спине пакет. Поднял его к свету:

– Это еще что такое?

Вокруг него сгрудились остальные Коты.

Он развернул письмо и стал читать.

«Шут Саймон перевозит сегодня Актири из доков Промышленного парка на барже, вниз по течению, для Тераны. Закрывающий голову колпак из серебряной сетки разрушит чары, скрывающие их от чужих глаз».

Глаза Кота полезли на лоб, сердце часто забилось.

– Где Граф? – рявкнул он. – Кто знает, где Граф Берн провел эту ночь?

Но вместо ответа на него посыпались нетерпеливые вопросы. На бумаге послание? Что в нем? Для кого оно? Кто его писал? Он взмахнул листком над головой:

– Кто-то опять сдал нам Шута Саймона, на этот раз мы не должны оплошать. Скачите к Первой башне; пусть все встают к противокорабельной сетке – и найдите Графа!

5

Тоа-Ситель завтракал, когда к нему прибежал мальчишка-паж и, тяжело дыша, передал ему приказ немедленно явиться к Императору.

Спрашивать, где сейчас Император, не было нужды: раннее утро тот неизменно проводил в Малом бальном зале за Великим Трудом. Искусство, как любил говорить Император, творится от зари до полудня, когда восходящее солнце дарит ему свою силу; после полудня искусство становится декадентским, оно мельчает и вытягивает из художника жизненную энергию, замещая ею то, что уже не может дать повернувшее на закат светило.

Придя в Малый зал, Герцог застал там Берна. Граф был в одежде для боя – облегающий мундир и штаны из побуревшей саржи, некогда цвета давленой земляники. За плечами у Графа висел краденый клинок. Берн был хмур, точно с похмелья, – обычное для него состояние в утренние часы, – но явно свеж и готов к действию. Огонек возбуждения в его глазах предвещал лишь одно – перспективу скорого кровопролития.

Император стоял у края котла, пятна глины засыхали и трескались на его килте. Он был бос и почти наг, как всегда во время работы, разгорячен жаром от углей, а на руке, которую он протянул Тоа-Сителю, мышцы взбугрились так, словно под кожей перекатывались булыжники.

– Подойди ближе, мой Герцог. Что ты скажешь вот об этом?

И он вложил в ладонь Тоа-Сителя клочок пергамента. Но взгляд Герцога был прикован к статуе, сиротливо качавшейся в сыром от испарений воздухе, словно позабытой создателем.

Это снова был Кейн; накануне Ма’элКот потратил все утро, пытаясь найти ему место в своей скульптуре, вертел его и так и этак, прикладывал туда и сюда, но в конце концов признал поражение. Видимо, ночью его посетила новая мысль: статуя Кейна увеличилась до семи футов и почти не уступала в росте самому Императору.