Гибель конвоя PQ-17. Величайшая военно-морская катастрофа Второй мировой войны. 1941— 1942 гг.

Даже при том, что враг находился в большом отдалении, орудие одного судна все еще продолжало судорожно грохотать время от времени – с носовой надстройки танкера «Азербайджан», торпедированного, но остававшегося на плаву и отставшего от конвоя вместе с «Наварино» и «Уильямом Хупером». Море вокруг было усеяно спасательными шлюпками, плотами и плавающими в ледяной воде людьми: моряки орудийных расчетов с «Уильяма Хупера» и танкера либо выбыли из строя, либо попрыгали за борт, и только одна из спасательных шлюпок «Наварино» пережила взрыв. Под звуки ревунов, сигнализировавших о проведении спасательных работ, «Замалек», «Заафаран» и «Рэтлин» стремительно приближались к этому району, спуская на воду спасательные моторные лодки.

Офицеры спасателя «Заафаран» видели русский танкер, окутанный облаком дыма, и предполагали худшее. Моторная лодка помощника капитана направилась прямо к танкеру через море, покрытое толстым слоем маслянистой массы, которая, опасались на лодке, могла загореться в любой момент. Но вот сквозь дым показался нос русского танкера, не проявлявшего никаких признаков погружения. Он перевозил льняное масло, а не горючее. Тяжелое орудие на носу судна, расчет которого состоял из одних женщин, все еще стреляло в направлении давно улетевших самолетов[53]. За кормой танкера барахтались в воде семеро русских моряков. Моторная лодка с «Заафарана» подбирала этих семерых, когда с борта танкера спрыгнул восьмой и поплыл в их направлении. Он был также поднят на борт. Очевидно, это был офицер ОГПУ[54]

, поскольку он указал британскому помощнику, чтобы лодка развернулась в сторону «Азербайджана» и вернула всех на борт. Британский офицер, Джеймс Брюс, проигнорировал его указания, особенно ввиду того, что один из оставшихся на борту танкера русских размахивал пистолетом. После того как лодка подобрала всех моряков, часть из которых были серьезно ранены, она вернулась на «Заафаран».

В то же время моторная лодка, спущенная с другого спасателя, «Замалека», приближалась к покачивающемуся на волнах русскому танкеру с другого борта. Стараясь, чтобы его услышали за грохотом выстрелов судовой 12-фунтовой пушки, британский помощник капитана «Замалека» Леннард спросил советского коллегу, хочет ли он и его люди покинуть судно. Русский капитан стал взволнованно махать руками, показывая, чтобы лодка уходила. Лодка развернулась от танкера, но, однажды обернувшись, Леннард увидел, к своему изумлению, что русский капитан стреляет из пистолета-пулемета в сторону восьми русских моряков, которые убегали на моторной лодке, по-видимому, с танкера[55].

Леннард направил лодку к горящему «Наварино». Двигатели судна были застопорены. Леннард проходил мимо моряков в спасательных шлюпках и на плотах, потому что те уже спаслись. Но вот он увидел неподвижное тело моряка, покачивающееся на волне. Держался он на плаву только на пузыре воздуха в его клеенчатом плаще. Тело вытащили: оно казалось холодным и безжизненным, глаза были неподвижны и смотрели в одну точку. Тело спихнули обратно в воду, но тут один из людей на лодке – это был плотник «Замалека» – сказал, что слышал стон. Человека достали снова, и оказалось, что в нем действительно теплится жизнь.

Моторная лодка пошла к своему судну, а моряки тем временем сорвали мокрую одежду с тела спасенного и завернули его в сухие одеяла. Человека доставили в операционную «Замалека», где хирург лейтенант Макколлем развернул его: человек был холодный как камень «на три дюйма вглубь», как выразился хирург, но все же живой. Пока помощник делал искусственное дыхание, Макколлем включил два электрических одеяла. Медленно, судорожно, но человек задышал. С койки его перенесли на операционный стол, и врач проверил функции органов, постепенно возвращавшихся к нормальной жизнедеятельности. Примерно через час человек почти полностью оправился. Только одно никогда не вернулось к нему – память. Кто он был, как он попал на судно, как спасся – все это было абсолютно забыто им.

В течение нескольких часов он лежал обернутым в электрические одеяла на койке в лазарете; затем сам проделал путь к котлам в машинном отделении и устроил над ними себе гнездо из одеял. «Оттуда он не сдвинется, – писал позже Макколлем, – даже во время самых сильных налетов, которые последовали. Он больше не хотел мерзнуть».