Гибель замка тамплиеров

Но он встречал людей, которые вызывали у него симпатию, как это было с тем же Артуром Цикаридзе. И знал представителей древних народов, которых искренне ненавидел, считая, что по своей природе они хуже самых худших из людей. Таким, например, был Мартин Крюгер. И Морис Бэйтс часто думал, что если уж прореживать человечество, то не мешало бы провести подобную операцию и в мире духов природы. И среди людей, и среди духов природы были как хорошие, разумные, добрые, достойные лучшей жизни особи, так и злобные, безмозглые, отвратительные существа. Но он считал себя не вправе решать, кому жить, а кому умирать. Как говорил бог людей, мне возмездие, и я воздам. Морис Бэйтс не верил в этого бога, но полагал, что во Вселенной существует высший разум, который рано или поздно наведет порядок на Земле, позволив жить на ней достойным и уничтожив, как вредных чумных блох, недостойных. Поэтому и Джорджийские скрижали он воспринимал не как руководство к действию, а, скорее, как благие помыслы, крик чьей-то истерзанной души. Его смущало только одно – то, что Мартин Крюгер имел к этим скрижалям самое непосредственное отношение. Морис Бэйтс был уверен, что все, к чему прикасался своей рукой Мартин Крюгер, гнило на корню, становясь мерзким и зловонным. Поэтому в разговоре с Артуром он защищал Джорджийские скрижали скорее по привычке, чем по убеждению. А Артур чувствовал эту его неуверенность, но делал неправильные выводы, приписывая ее силе своего убеждения.

– Из ваших слов следует, что Джорджийские скрижали необходимо снести с лица Земли, чтобы они исчезли, как некогда Спарта? – спросил Морис Бэйтс.

– Вы придаете этим гранитным плитам слишком большое значение, мой друг, – улыбнулся Артур. – Они всего лишь символ человеческой глупости. И пусть остаются как памятник ей. Как вы думаете, для чего нужны памятники? Чтобы люди не забывали прошлого. И не пытались повторить в настоящем его заблуждений и ошибок. Только тогда будущее будет лучше, чем прошлое. Такое вот кольцо времени, которое нельзя разорвать.

– И все же, как объяснить людям, что тактика «выжженной земли», которую они применяют по отношению к планете, на которой живут, губительна для них самих? – спросил Морис. – Они вырубают леса, осушают водоемы, приводят в негодность плодородные почвы и тем самым лишают своих потомков будущего.

– Словами, словами и только словами, – заявил Артур безапелляционно. – Вы недооцениваете силу слова, мой друг. Ведь не зря сказано: вначале было слово.

– Так вот почему нельзя говорить о пятистах миллионах? – усмехнулся Морис с таким видом, словно поймал своего собеседника на противоречии. – Вы просто боитесь, что слово воплотится в реальность.

– А вы разве не боитесь этого? – спросил Артур с удивлением.

– Почему я должен этого бояться? – удивился Морис.

– А вы только представьте на минуту, что благие помыслы авторов джорджийского послания осуществились, и все остальное человечество было истреблено или вымерло. Как думаете, лично вы остались бы в числе этих немногих счастливчиков?

– Почему бы и нет, – упрямо буркнул Морис. – Не так уж я и плох, как может показаться с первого взгляда.

– А женщина, которую вы любите? Помните, вы признались мне в Саламанке, – продолжал расспрашивать Артур. – Она оказалась бы достойной с точки зрения авторов скрижалей, возомнивших себя вершителями судеб?

Морис задумался. На мгновение он представил перед собой Мартина Крюгера и содрогнулся в душе. Если бы селекцию доверили этому жирному старому гному, то судьба Ирэн, несмотря на годы преданного служения ему, была бы весьма туманной. Для Мартина Крюгера не существовало ни любви, ни дружбы, ни элементарной признательности. Достаточно вспомнить, как он поступил с его дядей Эргюсом, своим старым другом…

– Не уверен, – искренне признался Морис. – Но я бы замолвил за нее словечко, и, быть может, ко мне прислушались бы.

– Пусть так, – не стал спорить Артур. – А как быть с вашими детьми, внуками и более отдаленными потомками? Когда вас уже не будет в живых, кто замолвит словечко за них? Поверьте, всегда, во все времена, найдется безумный тиран, желающий провести подобную селекцию, упоенный своей властью и безнаказанностью, ведомый «исторической миссией», якобы возложенной на него историей. Имя им легион.

Морис Бэйтс не мог не согласиться с этим. Но он не мог и признать, что Артур разбил его в пух и прах, одолев, словно несмышленого мальчишку, в диспуте, перевернув все его прежние представления о мире и жизни с ног на голову. Это было бы слишком обидно для его самолюбия, взращенного на убеждении, что духи природы намного древнее, чем люди, а, значит, и мудрее. Морис Бэйтс привык смотреть на людей несколько свысока. А теперь ему приходилось задирать голову, чтобы взглянуть на вершину, с которой к нему обращался его собеседник.

Единственное, на что он был способен решиться сейчас – это на компромисс.

– Хорошо, профессор, я подумаю над тем, что вы сказали, – произнес он. – И при следующей нашей встрече дам вам ответ. А теперь, извините, мне надо идти. Я опаздываю на важную встречу.