Гнев пустынной кобры

– А вот вы женат? – Свистунов говорил не оборачиваясь, но спиной своей словно просверливал.

– Женат, – отозвался Вихляев. – Две дочери.

Несмотря на доверительность, возникшую между штаб-ротмистром и казаками, он все же решил промолчать, что дочери не его. У его супруги, Аглаи Федоровны, до него уже был брак.

Чуткий Свистунов заметил смущенность Вихляева, но виду не подал.

– Эк ты Бракодел Бракоделыч, вашбродь. Ну тоды тем паче живым ворочаться надо. А как без сына-то. Хозяйство на чужих не бросишь. Ну да эт ладно. Молодой еще. Заделаешь, да не по разу.

– Говорят, дочь – ювелирная работа! – Вихляеву нравилась такая беседа, без сложных, надуманных выражений, где не надо подбирать каждое слово.

– Ювелырная, може, и есть, только проку от их! – махнул рукой Свистунов. – Поначалу растишь, пылинку сдуваешь – вдруг заболеет аль другое. Потом вырастает – давай одевай, а то женихи не глянуть. А как замуж пошла, так вдвойне боишьси – обижают аль нет кровиночку. Так ладно бы благодарность отцу с матерью, ан нет же ж, чего ни скажи, все не так. Коли муж плох – так все одно на его стороне. Чужой делается. Да как все бабы.

– Так уж природа задумала, Федор. Ничего не поделаешь!

– Вот я еще об чем думаю, вашбродь, придет мужик домой, да по перву делу куда глядит? Да и правильно, на икону глядит. Потому как душа евонна стонет. Понимает, что согрешил. Даже к бабе своей по первости не подходит – ну как бы очистится вначале, а потом уж. А баба чё, вернулась с блуда, да быстрей к мужу, чтобы тот чего не заметил. Но ведь мрак от нее идет страшной, и его никуды ж не денешь. Но бабе совсем блудить нельзя, через это и дети голодают, и мужик хандрит, червь в ем заводится и гложет, пока до болести какой не исгложет, а тама уже и кончина. Вот и прожил, не знамо зачем. Так ведь?

– Все верно. Но коли уж такое случилось, то идти к Богу надо, и чем быстрее, тем лучше, здесь вы совершенно правы. Идти и говорить: «Прими мя, Боже, не как Своего сына, а как наемника, потому как недостоин я Твоей любви!» – Вихляев вдруг замер – спину прострелило по всему позвоночнику. Но неожиданно стало легче. Он даже впервые с момента получения травмы попробовал глубоко вздохнуть.

– Ты чего, ваше благородие?! – Свистунов обернулся.

– Все хорошо. Вроде спина сама лечится.

– Такое бывает, – одобрительно кивнул пластун. – Вот от разговоров светлых случается, что и болесть уходит. Эт еще наши старики на станице все, как один, подтвердят. Ну и дале продолжай, вот говоришь Господу: прими, как наемника…

– Да. А Он все равно примет тебя, как Своего сына. И объятья раскроет. Здесь Я – скажет. Потому что не так важен грех, как покаяние. Но только скажешь бранное слово вместо благодарности, то Он и отвернется. Тогда уже никто не поможет.

– Да вот и я так думаю. – Свистунов от волнения аж громко сглотнул. – И страшным судом пужають. Как на такое реахтыр?..

– Реагировать?

– Во-во. Реагхировать.

– И восстанут все мертвые из могил и с живыми придут на суд. Есть такое. У Бога каждое слово, точно гвоздь, забито. Ну как я вижу, что ничего в общем ужасного в этом нет. Страшного суда не надо бояться праведникам. Напротив, праведник ждет его с нетерпением, как избавления от земных мук. Обратите внимание, Федор, будущего боятся только плохие люди, а хорошие смотрят в него смело. Так и со Страшным судом.

– Стало быть, он Страшный, но не для всех?

– Нет, конечно. Хороший человек, наоборот, желает скорейшего его осуществления. Ведь после суда он попадет в объятья Господа Иисуса Христа.

– Вот только как теперь понять: хороший ты аль нет? Ведь сколько в войнах душ загублено вот этой рукой!

– На то есть благословение – Родину защищать!

– Оно верно. – Свистунов глубоко вздохнул, удовлетворенный ответом штаб-ротмистра. – Вон тама, за камнем, есть плешь между льдинами. Можем ночевку делать!

– Вижу. Пора, думаю. Скоро начнет темнеть. Лучшего места вряд ли найдем.

Через несколько минут обоз оказался на довольно обширной площадке, где вполне хватало места под семь лошадей и под полевую четырехместную палатку.

Карманов достал походный очаг – кусок тонкого металла, чуть вогнутого и порезанного по краям в лепестки, – и стал терпеливо разжигать, дуя на припасенные еще в Эрзеруме угли. Скоро над углями появился знакомый котел. Вихляев даже почувствовал, как откуда-то уже приближается запах мясного варева. Зымаев встал на караул, отойдя метров на пятьдесят по тропе. Свистунов ловко снимал поклажу с лошадей и складывал ровным штабелем, одновременно проверяя крупы и спины на повреждения и травмы. Опытная, тяжелая рука его ласково и строго скользила вдоль всего конского туловища, чувствуя каждую царапину, каждый волдырь, каждое болезненное место.

– Усе неплохо! – Свистунов с жалостью посмотрел на штаб-ротмистра. – Ляксей Константиныч! Я вам постелю посередке, да под низ поболе, чтобы от земли меньше тянуло. Так вот не перепутай, вашбродь.

– Спасибо, Федор.