Год гнева Господня (СИ)

— Дьявольские силы! Не знаю я, где мясо! Вчера здесь было. Я положил его в свой мешок и подвесил вон на ту ветку, — Гастон указал крюком наверх. — Но, похоже, кто-то перерезал веревку и стащил мешок.

— Ты уверен? — спросил Арно. — Ты в реке смотрел? Может, он просто оборвался?

— Разумеется, смотрел! — раздраженно ответил Гастон. — Уж не держи меня за круглого дурака! Ее точно кто-то обрезал, веревку, даже отсюда видно.

Арно присмотрелся: веревка и впрямь казалась перерезанной. Но человек не мог подползти сверху по ветке: она слишком тонкая, не выдержала бы и ребенка. Значит, срезали снизу. Но от воды до места среза было более чем два человеческих роста. Плюс еще ярд до дна. Итого около пяти ярдов. Гастон вон едва дотянулся до ветки двухярдовой палкой на вытянутой руке — а Гастон роста немаленького. Что за гигант мог тогда срезать мешок? Тем более безлунной ночью, в кромешной темноте.

«Кто бы это ни был», размышлял Арно, «одно остается несомненным: он — или они? — следил за нами ночью и точно знал, что хранится в мешке. Потом, видимо, отошел подальше, зажег факел, нашел в лесу длинную ветку, срезал ее по-тихому, сделал из нее крюк, вернулся, зацепил сосну, пригнул ее к себе, срезал мешок — и все это в полной темноте и бесшумно. Да уж, как-то слишком сложно получается», вынужден был признать Арно. «Однако когда Гастон подвешивал мешок, он ведь тоже пользовался крюком…»

— Гастон, а где твой первый крюк? Которым ты пригибал сосну вчера ночью?

— Не знаю, бросил где-то. Я не помню.

— Ну так вспомни! — рассердился Арно.

— Ну… было уже почти темно. Я взял мешок, положил туда куски мяса, хлеб… нет, два хлеба, еще две репы, еще что-то положил из еды…

— А если ближе к делу? — нетерпеливо перебил его Арно.

— Э… В общем, сосновую ветку я заранее заприметил. Прикинул, сколько до нее от воды. Потом пошел…. куда-то туда, — неопределенно махнул Гастон рукой в сторону леса, — Нашел там ветку орешника, срезал, пошел к реке, зашел в воду, притянул сосну. Привязал мешок, отпустил сосну, вышел на берег… Потом пошел спать.

— А крюк куда дел?

— А, вспомнил! — обрадовался Гастон. — Крюк с собой принес, у костра бросил. — Тень внезапной догадки пробежала по лицу Гастона: — То есть…

— То и есть, — кивнул Арно. — Пока мы тут дрыхли как садовые сони, кто-то бродил ночью прямо у самого костра, прихватил твой крюк, а потом безнаказанно увел наши припасы. И хорошо еще, что мы сами не стали его припасами.

Арно невольно оглянулся вокруг. Тишину летнего утра нарушало лишь мерное журчание речной воды да трепет листьев, дрожавших под порывами прохладного ветра. На какое-то мгновение Арно показалось, что кто-то невидимый, затаившийся в глубине леса, пристально следит за ними, готовясь нанести расчетливый, выверенный удар. «Довольно глупых фантазий!» передернул плечами Арно. «Наверняка все проще. Какой-нибудь местный крестьянин плыл на лодке, увидел мешок, подтянул его веслом, подрезал — да и был таков».

— Как бы то ни было, а мы остались без завтрака, — подвел итог своим размышлениям Арно. — Какие будут предложения?

***

Фрагмент 17

***

Прохладную тишину скриптория нарушал лишь скрип гусиных перьев да мерное посапывание монахов-переписчиков. Несмотря на широкие арочные окна, выходившие на юго-восток, высокое летнее солнце не дотягивалось до дальнего ряда кафедр, за одной из которых расположился Ивар. До терции* было еще далеко, а ноги уже успели порядком затечь.

[*Девять часов утра]

«В изнурительном труде переписчика не нахожу я утешения, посему, о Господи, возношу я тебе молитву сию: да не помешают сердцу моему познавать сокрытое рука моя, выводящая буквы сии, и глаза мои, созерцающие форму слов; да бодрствует и печется сердце мое более о внутреннем, нежели о внешнем, и да не устанет писать рука моя!»

Приор решил, что не пристало новому скриптору прохлаждаться за opus manuum,* и решил приставить его к opus Dei** — переписке книг. Но рукопись для работы выбрал весьма странную: какой-то обтерханный манускрипт времен Карла Великого. Ивар переписал уже почти целый лист in quarto,* но так и не понял, о чем же пыталась поведать эта книга. До вечерни нужно успеть завершить еще четыре листа — такова была дневная норма переписчика в Сент-Круа. Если каждый день одолевать по пять листов, то переписывание Священного писания уложится ровно в год.

[*Лат. «ручным трудом»]

[**Лат. «божьему делу»]

[***По площади примерно соответствует восьми современным страницам]