Год гнева Господня (СИ)

— Конечно. Их три: собор Сент-Андре, аббатство Сен-Серен и аббатство Сент-Круа с прилегающими землями. Ах да, еще четвертое: особняк семьи Солеров на улице Новой. Хотя я не уверена, что это прям строго по закону, но обычно Солеры никого не выдают со своей земли. Тем более, из своей тюрьмы.

— А паперть перед церковью Сент-Круа считается совте?

— Наверняка. Это, конечно, тебе лучше бы мессира Эйкема спросить, он в этом деле дока, — заметив немой вопрос Арианы, Фераис пояснила: — Это авокадель наш, Мишель Эйкем. Тебе авокадель не положен, потому что ты не из города. Но так уж и быть, уступлю его тебе ненадолго. Он должен сегодня навестить меня после обеда. Насчет оплаты не беспокойся — потом сочтемся.

— Спасибо тебе! — обрадованная Ариана прижала сложенные руки к груди. — Но откуда ты все это знаешь, про все эти юрисдикции, прево и сенешалей?

— Ха… Я про них знаю гораздо больше, чем ты можешь себе представить, — ухмыльнулась Фераис. — Могу сделать так, что и ты узнаешь. Если захочешь, конечно.

— Ты собираешься рассказать мне про них? — не поняла Ариана.

Фераис громко расхохоталась в ответ:

— Не я, мой ангел, они сами. Они сами тебе все расскажут. О своих предпочтениях и прочем. Тебе лишь нужно быть послушной девочкой.

— Так ты… — До Арианы, кажется, начало доходить, чем занимается ее новая соседка.

— Договаривай уж, чего запнулась? — масляные глаза Фераис насмешливо скользили по лицу Арианы. — Макрель* — это ты хотела сказать?

[*Сводня, содержательница публичного дома]

Ариана молча кивнула.

— В яблочко, — усмехнулась Фераис. — Только я не из тех проксенетов,* что отбирают последнее у полуголодных арлоток.** Мои кошечки всегда накормлены и ласково мурлычут. Потому что крутят любовь не с обтруханными поденщиками, а с чистой публикой. У которой имеются и золотые экю, и вес в городе. Поэтому нас и не трогает всякая шелупонь вроде городских сержантов.

[*От греч. «посредник», здесь: в значении «сводня»]

[**Здесь: проституток]

— А как же прево? — заметила Ариана.

— Ничего, и на него найдется укорот! — уверенно заявила Фераис. — Здесь ему не Франция и не времена Людовика Святого.

— Ты про что это?

— За Луарой другие порядки, законы там жестче, чем здесь. Надутые северяне вечно строили из себя святош. Представляешь, у них, оказывается, невозможно изнасиловать публичную женщину! Был случай, когда одну арлотку изнасиловали монахи из местного монастыря. А Парижский парламент постановил, что изнасиловать проститутку невозможно. Ну не твари ли? — глаза Фераис заискрились от гнева. — Здесь, в Бордо, все по-другому. Следуя статье тридцать третьей наших кутюмов, тот, кто изнасилует публичную женщину, лишается городских привилегий, если только не изъявит желания жениться на ней.

— А кто такой Людовик Святой? — спросила Ариана.

— Лет сто назад был у франсиманов такой король, Людовик девятый своего имени. Так этот недоумок вообще решил искоренить «потерянных девиц», подчистую. Выгнать их из Парижа и отобрать все имущество, вплоть до платья. Хо! На два года и хватило его потуг. Говорят, даже Святой Августин с Фомой Аквинским учили, что профессия наша естественна и необходима, поскольку оберегает незамужних дев от приступов мужской похоти. Какой-то из этих гаденышей, правда, сравнил наше ремесло с выгребной ямой во дворце — но заметил при этом, что без этой «ямы» весь дворец утонул бы в нечистотах.

Щелкнул засов на двери, и в камеру вошел усатый стражник Виллем, все утро где-то пропадавший.

— О, доброго дня, мессир Виллем! — с ехидной улыбкой приветствовала его Фераис. — Как ваше драгоценное здоровье? Все ли пришлось по нраву вчера?

Заметно смутившись, Виллем пробормотал что-то невнятное в ответ. Затем втащил в камеру два новых матраца и отошел в сторону, пропуская вперед себя щуплого человечка с глубокими залысинами на веснушчатом черепе, напоминавшем огромное перепелиное яйцо. Человечек прошмыгнул внутрь камеры и кивком приветствовал Фераис:

— Заждалась меня? Увы, пришлось задержаться немного: столько суматохи вокруг этого приезда.

— Мое почтение, мессир Эйкем, — Фераис кивнула вошедшему как старому доброму приятелю. Судя по всему, это и был тот самый авокадель, о котором она говорила Ариане. — Что за приезд?

— А? Приезд? — словно выдернутый из потока своих мыслей, человечек смотрел на Фераис непонимающими глазами. — Какой приезд?

— Ты только что сказал: «суматоха вокруг приезда».

— А, не обращай внимания, нас это не касается.

— Давно ли ты стал таким скрытным, Мишель? Разве это честно, недомолвки между старыми друзьями? — В дрогнувшем голосе Фераис, казалось, прозвучала искренняя обида.

— Фераис, не при посторонних, — полушепотом ответил авокадель и повернулся к стражнику:

— Виллем, ты можешь идти.

— Мессир Виллем! — резко поднялась с пола Ариана и быстрым шагом поспешила к стражнику. — Вы что-нибудь знаете про мою мать? Она приходила к вам?

Во взгляде усатого стражника промелькнуло что-то вроде сочувствия:

— Нам передал деньги на тебя один горожанин, сказал, что от твоей матери. На неделю-другую их хватит, а дольше тебя тут вряд ли продержат.

— А мама? Где она?