Гоголь и географическое воображение романтизма

Если сравнить все догадки упомянутых ученых об истинном свойстве земного шара, то без сомнения надобно будет согласиться с безымянным сочинителем, что они все еще не понятны. Один думает, что планета наша наполнена камнями, гранитом, алмазом, магнитом, железом; другой заключает во внутренности ее огонь или воду, обнаруживающиеся во время землетрясений и вулканических извержений; иной находит в ней пустоту, а в самом центре ее – центральное солнце, или четверозвездие взаимно тяготеющих астероид, и сим объясняет уклонение магнитной стрелки[343].

Среди наиболее влиятельных источников мотива подземной географии у Гоголя указывают Гердера и французских историков[344]. Фраза «цепи подземных лесов» восходит к «Всеобщей истории для детей» Шлёцера

[345]. В «Арабесках» эта тема созвучна темe подземной архитектуры в статье «Об архитектуре нынешнего времени»[346]. А. Дуккон предполагает ее связь с Книгой Иова, которому Бог озаряет грандиозные картины творения[347]

.

Вместе с тем можно предположить и независимую географическую основу мотива, которая раскрывается в связи с параграфом о горах, предшествующим «подземной географии»[348]. В изучении гор Гоголь предлагает коснуться внутреннего состава горных цепей и дает пример возможного описания свойств и цвета камней и руд, которого в первой редакции статьи не было:

…показать <…> характер и отличие каждой цепи, все это не сухо, не с подробною ученостью, но так, чтобы он знал, что такая-то цепь из темных и твердых гранитов, что внутренность другой белая, известковая или глинистая, рыхлая, желтая, темная, красная или наконец самых ярких цветов земель и камней. Можно даже рассказать, как в них лежат металлы и руды и в каком виде – и можно рассказать занимательно (VIII, 102).

Разноцветная картина «земель и камней», как представляется, восходила к научному источнику. На эту мысль наводит объяснение, которое Н. Я. Берковский дал увлечению Новалиса минералогией А.-Г. Вернера:

В минералогии Вернера забушевали краски, которыми так скудна была культура XVIII века, – бушевание это вошло в нее не через искусство, но, как ни удивительно, через классификацию явлений, принятую в одной из наук. Думаем, что именно с этой стороны живописной своей минералогии, утонченностью созерцания и наблюдения стал дорог Новалису Вернер[349].

Вряд ли Гоголь мог знать о научных пристрастиях Новалиса, но несомненно, что его, как и немецкого поэта, увлекла возможность синтеза науки и искусства[350]

. Новая география, которая оформлялась как рассказ о дальних путешествиях и «картинах природы» в творчестве Гумбольдта и создавала грандиозные образы континентов в трудах Риттера, также открывала мир в его видимости – полноте красок, фактур и необычной образности. Гоголь оказался наиболее чутким именно к зрелищной стороне географии и, соответственно, представлял ее как последовательную систему практик наблюдения карт и созидания умозрительных картин, которые в общем потоке воображения творили новую географическую реальность. Как сказал современный философ, следуя В. Стивенсу, литературный пейзаж является гео‐графией в высшей степени, поскольку «в пейзаже земля становится видимой. <…> Такое письмо есть космическое письмо в прямом смысле: оно создает мир произведения»[351]. Гоголь раскрыл этот творческий потенциал географии и применил в своем художественном творчестве. Географическое письмо в конечном счете оказалось художественным письмом, а географическая оптика – средством художественного видения.

Часть II

Географический пейзаж в прозе Гоголя

Введение: географическая оптика и скопические режимы