Гоголь и географическое воображение романтизма

Думается, что подобное впечатление о пространстве в «Страшной мести» возникает в силу той дистанции, которая устанавливается между субъектом и объектом описания, и эта дистанция, и сам взгляд совпадают со взглядом картографа, а может быть, и со взглядом Создателя, как полагал известный Гоголю В. Г. Ваккенродер[431] или автор голландского трактата об искусстве XVII в., писавший, что на хорошей карте, благодаря искусству рисования, можно созерцать мир как будто из «другого мира»[432]

.

О гоголевских техниках картографического взгляда и его смыслах

Указанные случаи обращения Гоголя к картографическим источникам в создании горного пейзажа, а также воспроизведение пространства Украины в ее полном картографическом объеме в «Страшной мести» свидетельствуют о приобретенной писателем перспективe, восходящей к картографическому режиму зрения со свойственными ему признаками: неестественно увеличенной дистанцией между объектом и субъектом описания, блуждающим взглядом и отсутствием интегрального природного «вида». Это качество образа Карпат как одного в ряду других можно ощутить при сравнении описания Карпат с перспективной пейзажной зарисовкой, например, в повести «Вий»:

Селение вместе с отлогостью скатывалось на равнину. Необозримые луга открывались на далекое пространство; яркая зелень их темнела по мере отдаления, и целые ряды селений синели вдали, хотя расстояние их было более, нежели на двадцать верст. С правой стороны этих лугов тянулись горы, и чуть заметною вдали полосою горел и темнел Днепр (II, 195).

Здесь дано интегрированное пространство, объекты которого связаны между собой и получают свою связь в глазах субъекта. Это он видит, как переходят краски и тона в отдалении, с которой стороны горы и на каком расстоянии Днепр. В то же время в описании Карпат субъект имеет перед собой картографический образ гор, на основе которого дает их характеристику, перечисляя свойственные им черты: вид горной подковы, направление образующих ее цепей, высоту вершин, горные озера, – все объекты в форме перечня, а не в отношениях друг к другу, как в интегрированной карте.

Необычность гоголевской перспективы отмечал Андрей Белый, который проницательно противопоставил ее перспективе итальянской живописи и сблизил с перспективой японского пейзажа: «Ландшафт выглядит не имеющим перспективы, „снуется перед глазами“ (СЯ), отчего предмет приближен, преувеличен и вычерчен независимо от расстояния»[433]. Белый связывал перспективу с положением наблюдателя – с тем, в каком отношении с пейзажем находится его субъект:

Итальянцы рисовали предмет, несколько приподымая его пред собой и фиксируя его снизу вверх: неподвижно; японцы, – утопляя его в море воздуха под собой и разглядывая в плавных движениях переменяющего свои положения тела, отчего стирается «итальянский

» рельеф, или один из рельефов, считаемый нами за рельеф собственно[434].

Описанный Андреем Белым процесс наблюдения пейзажа «японцами» исключительно точно воспроизводит аналогичный процесс в гоголевском пейзаже Карпат, в котором первичный картографический режим включает и другие позиции наблюдателя, предусмотренные другими географическими аспектами Карпатских гор, – с подножья гор, когда речь идет об их высоте, и опять сверху, когда видны их отражения в водах озер. Зная, что источником Гоголю служат «Карты…» Риттера, можно говорить, что «японская» перспектива Белого совпадает с перспективой картографической. Эта аналогия кажется тем более убедительной, если учитывать близость карт и пейзажей в искусстве древней Японии[435].