Гоголь и географическое воображение романтизма

Если «грамотные люди» объясняют подвижность земли извержением вулкана у моря и землетрясением, то старики тоже толкуют о геологическом явлении, только в терминах мифологических представлений. Это геологическое явление описано в «Картаx…» Риттера:

Восточнейшие продолжения Карпатских гор простираются гранитными плоскостями до Черного моря, не составляя собственных гор. <…> По мнению Палласа, горы сии должны быть вершиною какого-нибудь погрязшего гранитного хребта[414].

В контексте статьи Гоголя, где обыгрывается метафора скелета земли, географические аллюзии «Страшной мести» кажутся обоснованными: «великий, великий мертвец» – это и есть тот когда-то «погрязший гранитный хребет», который «старики» персонифицируют в сказочном образе, создавая целостную мифологическую картину[415]

. Здесь перед нами явный случай художественной переработки сведений, почерпнутых из географического источника.

Картографический скопический режим причастен и к такому «странному явлению стиля» Гоголя, как насыщенность пейзажа глаголами движения, придающими ему антропоморфную подвижность. Ю. М. Лотман объясняет это явление «передвигающимся наблюдателем»[416]. Однако такой наблюдатель и его взгляд характерны и для «Карт…» Риттера, где горы обычно выступают в качестве субъекта, существующего независимо от наблюдателя: «Альпы <…> ставят грань Адриатическому морю»[417], одно из ответвлений цепи «спускается в море», «погружается в Средиземное море», горы «поднимаются»[418]

, цепь «упирается»[419], «севернейшая из сих цепей отправляет многочисленные свои воды в Рейн»[420]. Горы «простираются» и «идут» – эти глаголы движения не нуждаются в дополнительной метафоризации, так как они изначально метафоричны в географическом описании, которое Гоголь на наших глазах превращает в описание художественное[421]

.

Привлечение карты де Боплана

Картографический режим наблюдения в оформлении пространства в «Страшной мести» ощущается как последовательная стратегия Гоголя. Наряду с рельефной картой Риттера писатель обращается и к «Карте, представляющей Малороссию под владением Польским, составленной в начале XVII века инженером Бопланом, на Российский язык переложенной Дмитрием Бантыш-Каменским 1829 года» (ил. 2 на с. 208–209). Карта Г. Л. де Боплана была приложена к «Истории Малороссии» Д. Н. Бантыш-Каменского, явившейся одним из исторических источников «Вечеров…»[422]

. Карта «переворачивает» обычный для современного взгляда картографический образ: Киев на ней помещен внизу листа, а Черное море и Крым – наверху. Карта представляет всю Украину вне ее отношения к России. Исторический ее аспект – «Малоросия под владением Польским» – совпадает с предполагаемым историческим временем «Страшной мести»[423]. Велика вероятность того, что на основе этой карты описано знаменитое географическое «чудо»:

…вдруг стало видимо далеко во все концы света. Вдали засинел Лиман, за Лиманом разливалось Черное море. Бывалые люди узнали и Крым, горою подымавшийся из моря, и болотный Сиваш. По левую руку видна была земля Галичская (I, 275).

На карте Боплана Киев приближен к наблюдателю, а разворачивающийся ввысь картографический пейзаж открывает обширную перспективу Днепра и Черного моря. Здесь обозначены абсолютно все географические объекты, упомянутые Гоголем в описании «чуда» (Лиман, Черное море, Крым, Сиваш, Галичская земля), а также – все пункты, с помощью которых писатель представляет роковое блуждание колдуна по пространству Украины в финале повести:

Вскочивши на коня, поехал он прямо в Канев, думая оттуда через Черкасы направить путь к татарам прямо в Крым, сам не зная для чего. Едет он уже день, другой, а Канева все нет. Дорога та самая; пора бы ему уже давно показаться, но Канева не видно. Вдали блеснули верхушки церквей. Но это не Канев, а Шумск. Изумился колдун, видя, что он заехал совсем в другую сторону. Погнал коня назад к Киеву, и через день показался город; но не Киев, а Галич, город еще далее от Киева, чем Шумск, и уже недалеко от венгров (I, 277).