Гоголь и географическое воображение романтизма

Путешественники ехали без всяких приключений. Нигде не попадались им деревья, все та же бесконечная, вольная, прекрасная степь. По временам только в стороне синели верхушки отдаленнаго леса, тянувшегося по берегам Днепра. Один только раз Тарас указал сыновьям на маленькую, черневшую в дальней траве точку, сказавши: «Смотрите, детки, вон скачет татарин!» Маленькая головка с усами уставила издали прямо на них узенькие глаза свои, понюхала воздух, как гончая собака[445], и, как серна, пропала, увидевши, что козаков было тринадцать человек. «А ну, дети, попробуйте догнать татарина!.. и не пробуйте – вовеки не поймаете: у него конь быстрее моего Чорта»[446]

. Однако ж, Бульба взял предосторожность, опасаясь где-нибудь скрывшейся засады. Они прискакали к небольшой речке, называвшейся Татаркою, впадающей в Днепр, кинулись в воду с конями своими и долго плыли по ней, чтобы скрыть след свой, и тогда уже, выбравшись на берег, они продолжали далее путь. Чрез три дни после этого они были уже недалеко от места, служившего предметом их поездки. В воздухе вдруг захолодело; они почувствовали близость Днепра. Вот он сверкает вдали и темною полосою отделился от горизонта. Он веял холодными волнами и расстилался ближе, ближе, и, наконец, обхватил половину всей поверхности земли. Это было то место Днепра, где он, дотоле спертый порогами, брал, наконец, свое и шумел, как море, разлившись по воле; где брошенные в средину его острова вытесняли его еще далее из берегов, и волны его стлались по самой земле, не встречая ни утесов, ни возвышений[447]. Козаки сошли с коней своих, взошли на паром и чрез три часа плавания были уже у берегов острова Хортицы[448]

, где была тогда Сечь, так часто переменявшая свое жилище (II: 58–61).

2. История Украины и степь

«Тарас Бульба» венчал интересы и занятия Гоголя историей Малороссии, которую он изучал и рассматривал на большом фоне всемирной истории[449]

. Географическим образом, соотнесенным с историческим прошлым Украины, у Гоголя стала степь. Генезис и связанную с ним жанровую природу описания степи в исторических статьях и в повести «Тарас Бульба» предстоит выяснить в этой главе.

В истории восприятия, изучения, освоения и последовавшего разрушения экологической системы южных степей России и Украины, которую восстанавливает Д. Мун в недавнем исследовании «Плуг, который разрушил степь», Гоголь оказывается за пределами периода, когда стало вырабатываться научное отношение к степному региону и появились системные его описания. Только во второй половине XIX в. степь была осознана как особый географический феномен, настолько исключительный, что ботаник В. М. Черняев определил его как совершенно «отдельный мир»[450]

. Для иллюстрации отсутствия степей в российском географическом воображении Мун привлекает детскую книгу «Сказки о Боге, Человеке и Природе», которую в 1849 г. издали В. Ф. Одоевский и А. П. Заблоцкий-Десятoвский и которая знакомила детей с природой, повествуя о прогулках с учителем в сад, лес, в огород и в поле. Степей в репертуаре «Сказок…» не оказалось, хотя его авторам этот регион был хорошо знаком (каждому – в связи с его личными жизненными обстоятельствами), и они могли рассказать, например, о красоте весеннего цветения в степи и о волнах диких растений[451]. Таким образом, в географическом дискурсе России даже в середине XIX в. образ степей отсутствовал, и педагогическая книга, предназначенная для популярного изложения научных и практических сведений, о степях не сообщала.

Картину освоения степей несколько уточняют редкие, но типичные литературные тексты. Например, в «Moсковском вестнике» в 1829 г. было напечатано стихотворение философа и поэта А. С. Хомякова «Степи», которое, как представляется, отражало процесс освоения степей русскими переселенцами или расширение обрабатываемых земель за счет степей русскими землевладельцами, а с другой стороны, воспроизводило набор стереотипных представлений о степях, отчасти и фольклорного характера.