Гоголь и географическое воображение романтизма

Если «Описание…» Боплана сообщило Гоголю выразительные детали животного мира степи, то сама структура повествования о пути Тараса с сыновьями через степь и подход Гоголя к задаче изображения степи были усвоены им от Гумбольдта. К структурным принципам повествования Гумбольдта относятся: деление описания на дневные, вечерние и ночные картины, фиксирование необычных зрительных эффектов и общее философское осмысление видимости. Данные структурные особенности описания, как и сравнительный анализ степей в разных частях света и вкрапления исторического повествования даже о местах, где не проживает человек, работают на преодоление однообразия степного пространства и на превращение его в предмет развивающегося дискурса.

Процесс созидания картины степи у Гоголя во многом проявляется как дискуссия и даже спор с Гумбольдтом и его образом степей, однако спор на темы

Гумбольдта. Дискуссия начинается уже с введения в описание, которое у Гоголя звучит в бодром, упоительном тоне: «Солнце выглянуло давно на расчищенном небе и живительным, теплотворным светом своим облило степь. Все, что смутно и сонно было на душе у козаков, вмиг слетело; сердца их встрепенулись, как птицы. Степь, чем далее, тем становилась прекраснее» (II, 58). За этим общим впечатлением следует многоцветная (и разнокалиберная) картина мира цветов, диких животных и птиц. В то же время у Гумбольдта описание летней степи представляет ее как чуждое и враждебное человеку пространство:

Когда вертикальным действием солнечных лучей <…> сожженная трава превращается в пепел, а отвердевшая почва лопается, как будто от сильного землетрясения, тогда <…> степь представляет необычайное зрелище. <…> Небо, по-видимому понизившееся, изливает мутный багровый свет на опустошаемую равнину. Мгновенно стесняется небосклон, стесняя степь и сердце человека. <…> Засуха повсюду знаменует смерть, и везде преследует путешественника, томимого жаждою и обманываемого отражением лучей света, которые являют призраки струящейся поверхности воды[501].

Миражи с водоемами, как и другие зримые, но обманчивые образы, создают в повествовании Гумбольдта целый пласт пейзажа, в котором видимость и реальность не совпадают: «облака в виде гор», «темное место Креста» (имеется в виду созвездие), «дрожащий свет, не похожий на блеск планет»[502]. С такой двусмысленной картины – и одновременно понятия (степи/мели) – начинается описание путешествия:

Покидая места, где природа расточает жизнь органическую, путешественник, пораженный удивлением, вступает в степь, лишенную прозябения. Ни один холм, ни один утес не возвышаются подобно острову, среди сей неизмеримой пустыни. Там и сям усматривает он изрытые горизонтальные гряды, не редко занимающие пространство двух сот квадратных миль и приметным образом возвышающиеся над окрестностями. Туземцы называют их мелями

, и сим выражением, по-видимому, означают первобытное состояние земли, когда сии возвышения образовывали собою отмели всеобщего океана, коего дном были степи[503].

У Гумбольдта преобладает взгляд, направленный к горизонту («неизмеримая пустыня»), который, скорее всего, и является характерным взглядом путешественника. Гоголь предлагает другой ракурс взгляда: он или приближает взгляд к мельчайшим природным деталям, таким как цветы (желтый дрок с «пирамидальною верхушкою», белая кашка с «зонтикообразными шапками»), или возносит вверх, где он ловит «стоящих» в небе ястребов или купающуюся в блеске солнца чайку.

Особенно гоголевская стратегия замены перспективы Гумбольдта своей собственной видна в описании ночи с ее удивительными зрительными эффектами. Гумбольдт сохраняет свой унылый тон и взгляд, направленный к горизонту: