《Гойда》 (оригинал с Фикбука, слэш)

Луна всё шла на убыль. Слухи давно расползлися, что уж нынче по реке нельзя сплавляться, тем паче уж сторониться надо заброшенного монастыря. Его безмолвные белые стены – уж верный признак несчастия, так поговаривали новгородцы, да не зря.

Пожалел уж мужик, что не внимал тому, что сказывала молва. Да как же тому поверить, что мёртвый горбун уж десять лет как из-под земли встаёт? Всё враки, всё враки.

Оттого и вёл свою лодочку мужик сквозь узкую речушку. От уже из-за холма редкими зубами улыбнулись развалены монастыря. Мерзость запустения прорастала раскидистыми приземистыми деревьями прямо на крыше, прогибая и проваливая её под собою.

Гребец поднял вёсла, ибо послышалось ему, будто кто и впрямь бродит ночью. Далёко было кладбище, а тьмища стояла да какая!

И всяко, сердце лодочника в пятки ушло. Суеверия оживали прямо на его глазах – горбун Тихон, о котором шепчутся от мала до велика, ковылял меж высокой осоки, неуклюже переваливаясь с ноги на ногу.

Уж почудилась ли вторая, третья тень в болотистой поросли – всё одно. Лодочник уж забылся обо всём, да со страшной силой навалился на вёсла, уплывая обратно, и плевать, что грести приходилось супротив течения.

Безбожные образы, копошащиеся чвакающем болоте, напугали мужика, что, когда он придёт домой, уж отоспится, и наутро порешит, что всё было лишь дурным сном, пойдёт умыться, как в отражении водной глади увидит, что за ту безлунную ночь он разом поседел.

…

Морозный ветер с воем протискивался сквозь доски амбара. Примёрзшие петли жалобно поскрипывали под свирепыми напорами суровых северных ветров.

Дверь амбара открылась, и сердце мальчонки, забившегося в угол и уж окоченевшего от холоду, сжалось паче прежнего. На пороге стоял боярин, опершись рукой на дверной косяк. Лицо да руки его раскраснелись от морозу, но мутный взгляд из-под густых бровей явственно говорил, сколь сильно уж мужик нарезался. Нетвёрдо стоял он на ногах, опершись плечом об дверь.

- Подь суды. – сипло прохрипел боярин.

Сердце мальчонки уж в пятки ушло. Холод сковал его тело, руки и ноги едва-едва шевелились. Страх предо своим грозным родителем поднял в мальчишке силы, и юный боярский сын принялся свершать над собою поистине превосходящие его самого усилия. Сколь бы не была велика воля мальчика, сколь бы не был он силён духом – того не хватало.

Не успел он опереться охладевшей рукой об стену амбара – ноги подвели мальчика, и тот рухнул на пол. Во злобе родитель прорычал, мотая хмельной главою.

- Подь сюды, Афоня! – рявкнул боярин.

…

Дверь покоев, в которой содержали Вяземского отворилась. Князь сидел подле окна, покуда крепостная девчонка меняла повязку на его опухшей руке. Афанасий перевёл взгляд ко входу, да коротко кивнул Малюте, что стоял на пороге.

Скуратов прибыл не с пустыми руками – в руках его плескалась крепкая медовуха в глиняном расписном кувшине. Крестьянская уж спешно закончила работу свою, откланялась Вяземскому и Малюте и быстро-быстро вышла прочь.

Изнурённое тревогой лицо Вяземского было бледным, точно январский снег. Под глазами остались тёмные отметины бессонной ночи. Ранения, нанесённые царскою рукой, также не помогали предаться крепкому сну.

Малюта протянул кувшин Вяземскому. Князь обхватил его здоровою рукой и сделал несколько больших глотков, да тыльной стороной ладони вытер усы да бороду.

- Царь не посылал меня. – молвил Малюта, опускаясь в кресло. – Но право, что ж с вами приключилось?

Афанасий тяжело вздохнул и вновь припал губами к кувшину, осушив его до половины, и лишь после того поставил его на пол, близ своего ложа. Какое-то время Вяземский глядел пред собой, и пожал плечами.

- Неча нынче болтать. – вздохнул Афанасий. – Всё нынче от доброго здравия Фёдора, драть его, Алексеича.

- От уж не свезло, не свезло. – усмехнулся Малюта.

- И не говори… - Афанасий прикрыл глаза рукой, да потёр переносицу. – Басман-отец как?

- Злющий, как чёрт. – молвил Малюта. – Уж право, чтобы не имел я против Федьки, а вот Алёшку жаль.

Афанасий пожал плечами.

- Разнежил Басман сынка. – произнёс князь. – То-то Федька не слушался ни одному приказу, всё по-своему учинил. Надобно было сызмальства строить сыночка своего, нынче бы всем мороки меньше сделалось. Неужто, коли и впрямь окочурится…

Вяземский сглотнул, потирая горло своё.

- Ты, Афонь, не горюй да не печалься. – Малюта хлопнул по плечу князя. – Слово даю – ежели и буду сечь главушку твою – клянусь, Афонь – с одного удару – и не почуешь ничего.

Вяземский усмехнулся, мотнув головою. Смех его всё прирастал всё в весёлости своей, перейдя и вовсе в громкий раскат.

- Что там случилось на самом деле?

- Пёс знает. Но теперь моя судьба зависит от Фёдора.

- Не повезло.

- Не говори.

Афанасий кивнул.

…

Иоанн не мог сомкнуть глаз, и уж тем паче не мог находиться подле Фёдора. Владыка занял свои покои, пребывая в мучительном терзании.

На столе остывала трапеза, принесённая около часу назад, но владыка не мог нынче взять в рот ни куска. Иоанн молча сидел, глядя в пустоту пред собой, чувствуя, как его израненное сердце вновь разрывается на части.