《Гойда》 (оригинал с Фикбука, слэш)

Иоанн не покидал своих покоев, не принимал никого. Крестьянские шептались, что владыка не может ни есть, ни пить, и что как ни зайдут, всё стоит великий государь на коленях пред святыми образами, так и не отходит, отказавшись ото всякой пищи.

Стояла глубокая ночь.

Алексей сидел в полудрёме, изредка покачивая головою, ежели сон делался более глубокий. Басман тяжело вздохнул, очнувшись от очередного погружения и огляделся по уже осточертевшей комнате.

Вдруг раздался резкий хриплый вздох. Алексей в миг оживился и припал к кровати, окликнув Глашу. Всё походило, что грядёт новый приступ лихорадочного волнения. Басман навис над сыном, готовя держать его тело, дабы юноша не повредился.

Сквозь тихий стон Басман будто бы смог различать не слова, но потуги юноши, силившегося молвить речь. Алексей припал ближе, как вдруг ощутил, как слабая хватка сына пытается удержать его за затылок.

Отец затаил дыхание, взяв руку Фёдора.

- В былое, отец Тихон… - едва-едва слышно молвил юный Басманов, напрягая до страшной боли измученное огнём горло.

- Что?... – спросил Алексей.

- Могила Тихона, при монастыре, схрон, там схрон выродка… - пробормотал Фёдор.

Басман-отец поднёс к губам юноши плошку с водой, но тот воротил голову, сколь много бы усилий то не занимало.

- Спеши. – успел молвить Фёдор, прежде чем на порог залетела Агаша при прочих девок.

- Ась!? Живой! – провозгласила знахарка. – Давайте, Фёдор Алексеич, всё славно, всё славно! Господи милосердный, не остави нас, Спаситель! Боже милосердный, вы… Алексей Данилыч, кудой-то собрались!?

- Не видела меня нынче! – лишь бросил Басман-отец, прежде чем бросился прочь.

Фёдор, верно, хотел было улыбнуться – уж уста его малость озарились тихой радостью, как лицо тут же свело болью. Басманов простонал, но боле взгляд его не падал в приступ беспамятного безумства.

…

Мрачные пологие холмы безмолвно взирали на бесчинства, что делались на кладбище. Могила отца Тихона, убиенного ещё с десяток лет назад – а многие поговаривали, что и много ране, - и впрямь была разрыта.

Гроб казался бездонным – не было там ни святых мощей, ни самого гроба, а заместо него – вырыт ход, прямо в землю. Вырыто добротно, со знанием дела – сырая земля не портила стен, и ступени были выбиты из камня с должной крутизной.

Широта лаза позволяла одному здоровому мужику, да притом, гружённый сверху разным добром. Тем и был занят некто, укутанный в холщевину, промазанную уж пожелтевшим китовьим жиром.

Мужик было сдержал крик в горле, когда он едва поднял взгляд, выходя из тёмного лазу, да увидел у горла своего клинок.

- Ты не отвлекайся – делай, что делал. – молвил Басманов, приставляя шашку к шее мужика. – Она сколько у вас всякого! Да прямо тут, наземь кидай.

Мужик покорно исполнил повеление, а за его спиной замерли и прочие люди Луговского.

- Вытаскивайте всё на свет божий, на суд царский. Ежели покладисты будете да смирены, авось и замолвлю за вас словечко. – повелел Басманов.

Ничего не оставалось мужикам, как подчиниться, ибо окружены они были. Услышав обрывистые слова сына своего, Алексей немедля взял людей своих, коим бы доверил жизнь свою, и помчался к монастырю.

Лишь уже в дороге припомнил Басманов былые годы, и память оживала по мере того, из-за горизонта поднимались тёмные развалены монастыря.

«А Федька-то как измудрился припомнить?» дивился Алексей.

К заре работа была окончена. Басманов прохаживался меж мешков с товарами, что Луговский припрятал для торговли на западе. Уж часу не прошло с того времени, как Алексей сидел, лишённый всякой жизни в своём сердце и разуме, а ныне в нём поднималась такая сила, коия уж едва была присуща роду человеческому.

Алчностью и гордостью горели глаза Басмана, покуда он разглядывал княжеские короны, шубы да скипетры, приоткрывая мешки, обитые изнутри грубой кожей для пущей сохранности.

Мужиков Луговских загнали обратно, в тайный лаз. Ратные люди на Басманской службе принесли немало камней тяжёлых с развален монастыря, да и замуровали могилу отца Тихона.

- Пущай государь и рассудит. – довольно молвил Алексей, помогая грузить сокровища по телегам.

…

- Не вели казнить, но молвить, государь! – раздалось в коридоре.

Иоанн едва повёл головой, а руки его пуще прежнего вцепились в чётки. Стоял царь, и впрямь, как и сказывали, на коленях пред святым образом Богородицы со Спасителем на руках.

- Так молви. – тихо повелел Иоанн.

- Очнулся Фёдор Алексеич! – доложил холоп.

Царь коротко кивнул, да жестом велел идти прочь. Крестьянин, верно, смущён был, да всяко не дурил – и пошёл себе с миром подобру-поздорову. Нынче немало было дел, как братия в поместье явилась, едва хватало рук.

Иоанн глубоко вздохнул, осеняя себя крестным знамением.

«Неужто ты и впрямь не отвернулся от меня, Отче? Даю тебе обет священный – изучусь я у Тебе, Безмерно Благой и Всепрощающий, изучусь у тебя милосердию, изучусь у тебя кротости и смирению.»

Горячие слёзы выступили на глазах Иоанна. То было сродни божественного откровения, и такого чистого и преисполненного порыва давно уж не ведал царь. Настолько давно, уж отчаялся ждать сего.