《Гойда》 (оригинал с Фикбука, слэш)

Примечание к части Огромное спасибо всем, кто участвовал в интерактиве под предыдущей главой! Если вам зайдёт такая тема, у меня есть ещё безумно важные соцопросы, но это потом)

А пока приятного чтения!

Подайте на хлеб, люди добрые: https://www.donationalerts.com/r/jack_gelb

Земной поклон! Глава 3.16

1564 год. Смоленск. Весна.

Мягкая земля точно дышала. Воздух стоял чистый, тревожно выжидая чего-то.

Под Смоленском воинство русское давно уж разбилось на стояние. Воеводою у сей дружины был Иван Степанович Согорский, удельный князь, муж храбрый да стойкий.

На царской службе сызмальства не жалел живота своего, и боле всего чтил порядок да волю государеву. Ратные чтили его за доблесть. Согорский был безмерно верен своему слову. Из-за того ли говорил он мало и казался порою нелюдим – неведомо.

Нынче близилась заря. Иван Степаны уж был при оружии, да закован в броню, готовясь к наступлению, когда в его палату вошёл один из его воевод и отдал низкий поклон.

- Вольно. – молвил Иван, веля уж докладывать.

- Фёдор Басманов… - едва молвил воевода, как Согорский закатил глаза.

Одно то имя сулило премного невзгод. С первого дня Фёдор казал нрав свой. Юноша не провёл и месяца в полку, как был уличён в стычках и поножовщине, и вовсе не единожды.

Помимо сего, Фёдор сделался виновником и разладу меж иных ратников – несмотря на юный возраст свой, Басманов уж был знатным подстрекателем.

При всём при этом, юнец полюбился многим в полку. Задорный нрав юноши славно скрашивал попойки, которые устраивались втихаря от воевод – в первую очередь, от Ивана Степаныча.

Согорский не раз прилюдно наказывал Фёдора – уж и сёк, и к грязной работе принуждал, а выговоров и вовсе не счесть! Да, видать, оттого юноша сделался лишь изворотливее. Иной раз всё реже получалось уличить Басманова.

Ивану Степановичу много времени не надобно, дабы понять, какого человек толку. Оттого и подивился Согорский, подивился немало, как увидел, каков Фёдор на ратном поле. Он бился наравне со взрослыми воеводами, и был не по годам ловок да силён. А наездником лихим Фёдор сделался ещё до того, как показался враг.

Очень скоро сделалась вовсе дурное для Согорского – Басманов сделался любимцем средь ратных людей, и тогда схватить за руку Фёдора и вовсе сделалось невозможным. Каждый оружейник да стрелец едва ли не под присягой клялся в том, что Фёдор был где угодно, но не на месте стычки али попойки.

Премного бед учинил этот Басманов, премного. Заметив, как переменился вид князя, воевода умолк, да Иван жестом велел продолжить.

- И что же? – спросил Согорский. – Одну токма смуту и наводит, бездельник, ащеул чёртов!

- Уж отбыл из полку. – был ответ.

- Слава тебе, милосердный Боже! – выдохнул Иван, осенив себя крестным знамением. – И куда же?

- К отцу своему, Алексею Данилычу, под Рязань. – воевода продолжил свой доклад.

- Пущай сам таперича со своим выродком мается. – кивнул Иван. – Хоть нынче выступать будем без страху, как бы меж наших не случилось ссор да стычек. Токма беды от Фёдора и были.

- Неужто? – спросил воевода, почёсывая бороду. – Дык я ж сам припоминаю, воочию видел – сил да удали Фёдору уж не занимать! Право, едва ли видал такую лихость в ратном поле.

- Что толку от той лихости, ежели не совладать с нею? – молвил Согорский. – Пущай, в бою он и славен, да порядку не научен. Иди же, готовь людей.

Согорский жестом отпустил воеводу. Тот раскланялся, да вышел прочь.

…

1565 год. Москва.

Великий князь Московский и царь всея Руси воротился с Новгороду в столицу. Владыка не скрывал, с какой отрадою он покидает сей град, это сосредоточие алчных торгашей, что паче продажных девок готовы услужиться хоть предо латинами, хоть пред самим чёртом. Осточертел ему сам вид стен новгородский, опостылел.

Переезд был скорым. Москва встретила братию нещадным солнцепёком. Всякая река измельчала под ярым летним жаром.

Пыли поднималось столько, что порою немало приходилось прождать, прежде чем хоть что-то углядеть можно было.

Но улицы опустели не только потому, что москвичи уж никак не могли бороться с жарою. Уж много более страшное, боле стихийное горе обрушилось на торговой площади.

Ох, и истосковались же опричники по службе своей, по погромам лютым! С яростью, что натомилась в сердцах слуг государевых, обрушились они на лавки, на коие донесли им новгородские. Всё добро уж поделили меж собой, а торгашам пообрубали руки.

Девятерых купцов проволокли за ноги на глазах честного люда. Приговору зачитано не было – всё не до того уж было братии.

Наконец, утомившись тяжкой службы своей, опричники воротились в Кремль с премногими богатствами. Чаяния их застать государя не оправдались – не было царя ни подле трона, ни в своих покоях, не дал Иоанн Васильевич и вестей, где искать его.

Всяко, уж всякий слух о скором бегстве али затворничестве владыки уж опровергся. Ныне царь спустился в мрачные подвалы Московского Кремля. Сопровождал его Фёдор – юноша день ото дня всё крепче стоял на ногах.