《Гойда》 (оригинал с Фикбука, слэш)

Владимир Старецкий тяжело вздохнул, слушая редкие, тяжёлые да горестные причитания князей. Имеючи заведомую слабость к крепкому питью, Владимир не пил ничего крепче квасу.

- Не гневайтсь, княже, да не горюйте. – молвил Старецкий.

Василий слабо усмехнулся речи князя. Глаза Сицкого уж остекленели, обезумили, и всякий рассудок уж истратился.

- Нынче будешь братца своего, кровопийцу, выгораживать? И гадов его? – спросил Сицкий.

Голос Василия едва ли не осип, преисполнившись лютых терзаний. Едва ли ведал, едва ли сам внимал Сицкий преступным речам своим. Владимир же, заслышав, как поносят брата его, великого государя, уж было отпрянул назад.

- Я понимаю горе твоё. – хмуро молвил Владимир, смутившись словам Василия. – А по сему пропущу то мимо ушей.

Эти слова донеслись до Сицкого, точно жалкая подачка. Пущай на уме Старецкого не было ничего худого, Василий взвёлся во гневе, схвативши Владимира за ворот.

- Ты взаправду не видишь, дурка мамкин, каков Иоанн, каков суд его? – вопрошал Сицкий.

Князь уж заходился в чувствах, с трудом проговаривая эти слова, полные горячей желчи.

- Вась, остынь! – встрял Бельский, да принялся их разнимать.

Едва Иван коснулся плеча его, Василий точно прозрел. Взор безутешного отца вновь сделался ежели не ясным, то мало-мальски разумным. Владимир медленно отступил прочь, с тревогою глядевши на князя Сицкого.

Василий быстро ослабил хватку свою, да к превеликому стыду опустил взор в пол. Владимир отшагнул, переводя дух – настигнувшая безумная ярость застала всех врасплох. Василий пошёл вон, пристыженный собственною гневливостью.

Старецкий уж было метнулся остановить хозяина дома, молвить, что нет меж ними никакой обиды, как ощутил на плече своём руку Бельского.

Иван помотал головою, безмолвно отговаривая Владимира от затеи его. Старецкий поджал губы, да коротко кивнул. Сам того и не приметил, как Владимир обхватил себя руками, глядя вслед Василию. Поступь князя Сицкого уж сделалась неровной, сломлённая горестью и крепким питьём.

- Не в твоих силах совладать с его горем. – молвил Иван Дмитриевич.

Владимир поджал губы, и тяжёлый вздох тронул его плечи. Бельский опустился обратно в глубокое кресло, да поглядел в окно.

Не было видно ни зги. Давненько на Руси не бывало таких ночей безлунных.

- Не станешь же ты просить Иоанна? – спросил Бельский, как бы невзначай, как бы ненарочно.

Владимир поглядел на Ивана Дмитриевича.

- О чём просить? – тихо молвил Старецкий.

- Полно, полно. – отмахнулся Бельский. – Неча тебе об том тревожиться. Опричники ему дороже крови родственной. Не испытывай судьбы, не то ещё и гнева царского сыщешь на голову свою.

- Не столь уж ты и пьян, - Владимир сложил руки на груди, - чтобы я спустил тебе речь твою. Али думаешь, не вижу я, как ты меня с братом рассорить жаждешь?

Бельский усмехнулся, откинув голову к потолку.

- И то верно. – прикрыв глава, молвил Иван Дмитриевич. – Прости, Володюшка, прости… Тяжко мне на сердце, тяжко. Вот Согорского не стало, и Варю выдают чертям на поругание… Прости, Володь.

...

В полумраке едва-едва слышалась тихая безмолвная песнь. Мария устало напевала под нос себе песни юной своей, пылкой поры. Сидела она в одной сорочке до полу пред зеркалом, да расплетала косы.

Красою своей царица, право, гордилась, но с каждою осенью всё делались думы её сквернее. Мария расплетала волосы, да гневно цокнула. С уст её сорвалось едкое проклятье, ибо во смольных прядях серебрилось две нити первой седины.

Во гневе, она обрушила руки о стол с такою силой, что едва зеркало не рухнуло плашмя. Царица хмуро выдохнула, поправляя зеркало, как резкий возглас ужаса сорвался с губ её. Мрачная тень возникла за её спиною и взирала через отражение.

Мария не успела и обернуться к супругу, как Иоанн грубо вцепился в волосы её, да со злобною резкостью понял лик жены на себя. От боли царица сдавленно шикнула, плотно стиснув зубы.

- С чем к нему приставала, гадюка? – вопрошал царь, и тем боле сжал кулак.

- Будто сам не ведаешь того! – сквозь боль процедила Мария в ответ, тщетно силившаяся вырваться из цепкой хватки мужа.

Иоанн отпустил её, и лик его исказился презрительным отвращением. Он тряхнул рукою, будто бы прикоснулся к какой-то зломерзкой дряни, и уж силился избавиться ото всякой связи с нею.

Мария держалась за затылок, едва поглаживая его. Взор её насторожился, да уставился к разъярённому мужу.

Иоанн медленно взвёл руку, указывая на супругу.

- Я нуждался в тебе. – с холодящей душу твёрдостью молвил царь. – Я нуждался в тебе, покуда страдал я в безутешной нощи, оплакивая покойную супругу мою. Я нуждался в тебе, жена, покуда нощь слала в ответ на мольбы мои проклятья и испытания. Я нуждался в тебе, но тебя не было подле меня. Нынче же – пущай. Я не нуждаюсь в тебе.

- Я нуждалась в тебе, царе! – взмолилась Мария в отчаянном крике. – Нуждалась отчаянно, покуда оставлял ты меня одну, как невольницу заперши о четыре стены, покуда уходил забавляться с…

Иоанн пресёк её возглас, огрев по щеке хлёсткой пощёчиной. Мария умолкла, не смея воротить взору на мужа.