《Гойда》 (оригинал с Фикбука, слэш)

Басманов не сводил взгляда с застывшей мрачной фигуры владыки. К сердцу юноши подступал мертвенный холод, неизъяснимый, неведомый рассудку.

Фёдор не ведал страхов Иоанна, да и сам владыка, будь на то благая воля, не мог бы обличить терзанья свои речью человеческой. Но видел Басманов, читал в очах беспокойных, читал в каждом жесте, в каждом рвении владыки – чёртов круг сужается.

Фёдор был подле Иоанна, не ведая, сколь силён рассудок владыки, может ли внять он речи, видит ли верного слугу подле себя. Всё, чем пылало юное сердце – быть со своим царём, и ежели будет на то воля неба – взять ношу его на свои плечи.

Тяжёлое безумие будто бы скопилось над расписными сводами, подступив в богохульной близости ко святым образам.

Тишина, стоящая в соборе, делалась невыносимой.

Басманов заслышал шаги и обернулся. Он был рад любой живой душе, даже явившемуся Малюте.

Фёдор поднялся, убирая плеть за пояс, да кивнул Скуратову. Токма по одному взгляду на Григория, разумел Басманов – вести скверные.

Малюта перевёл взгляд на царя. Иоанн медленно обратил чёрный взор на Скуратова.

- Ну же, - тихо с надрывной хрипотцой молвил владыка.

Фёдора пробрало до дрожи это отчаяние. Он осторожно подступился к Иоанну, и будь они одни заключил бы его в крепкие объятия, точно вырывая из цепких когтей того уныния, которое нахлынула на владыку накануне.

- Взяли, - доложил Малюта.

Хотел ли опричник назвать имена, али нет, Иоанн воспретил, выставив руку пред собой.

- Привести во дворец, - повелел Иоанн, - Не сметь ранить, ни его, ни жену евонную.

Малюта поклонился, и спешил исполнить повеление владыческое.

Не успел Скуратов покинуть собора, как Фёдор метнулся к Иоанну, ибо предвидел, как силы подвели его. Басманов вовремя подоспел и был опорой царю. Владыка судорожно сжимал в ладонях чёрное одеяние опричника, и уста царские безмолвно шевелились, жадно глотая воздух.

- Царе, свет мой, - шептал Фёдор, сдерживая ком, вставший в горле.

Опричник отвёл Иоанна ко скамье. Владыка прильнул к каменной стене, запрокидывая голову назад. Самого опричника пробила дрожь, при виде той бессильной разбитости, которая оставила свой след на царском лице, но Фёдор не отпускал руки царя, силясь утешить его.

- Вот, что гложет меня, - прошептал Иоанн, не открывая глаз.

…

Владимир сидел за столом, держа Евдокию за руку. Княгиня недвижимо глядела пред собой, и глаза её, красные от слёз, блестели мёртвым стеклом.

Рынды, приставленные ко входу, молча лицезрели чету Старецких, холодно и бесстрастно.

Раздался гулкий отзвук шагов. Евдокия не повела головой – уж давно ей виделось то, чему нынче суждено свершиться.

Иоанн явился в залу, и Владимир не мог признать брата. Грозный, величественный царский лик веял беспощадным хладом.

Подле владыки бесшумной тенью ступал Фёдор Басманов.

- Я ей муж, и всяко прегрешение на мне, царе! – взмолился Владимир.

Рвение Старецкого было пресечено – опричник осадил князя за плечо, не давая ему подняться из-за стола.

- Слух али память твою отняло – неведомо, - молвил владыка, занимая трон во главе стола, - И всяко – просил я тебя – не взывать к милости моей.

Под эту мерную и холодную речь вошёл стольник, принеся две чаши, и ставя их супротив супруг Старецких.

Сердце Владимира забилось, и к очам подступила пелена. Мысли забились сумасбродным роем, уж превкушая, предвидя то, что нынче уготовано.

- Брат… - тихо умолял Владимир, мотая головой, не веря, не внемля тому, что видел он, - Я повинен во всём, лишь я, даруй ей жизнь, смилуйся!

- Ибо не милостив я, - произнёс Иоанн, глядя на того сквозь полуопущенные веки.

Старецкий задыхался, не в силах вымолвить того, что беспощадно горело у него на устах.

- Она… царе, великий добрый владыка, она носит дитя! – взмолился Владимир.

Лицо Иоанна на мгновение ожило – во взгляде проснулась какая-то кипящая жилка.

Но в то же мгновение княгиня громко сплюнула наземь, беря чашу в свои руки.

- Хоть умри мужчиной! – бросила княгиня, прерывая речь эту, гордо вздев чело.

- Нет! – вне себя от ужаса вскрикнул Владимир.

Басманову хватило сил не дать князю вырваться. Старецкий в страшном бессилии смотрел, как его возлюбленная жена собственною волей опаивала себя жгучим ядом.

Отрадная улыбка растеклась на устах Евдокии, когда её чаша уже была пуста. Несколько мгновений она пребывала в трепетном оцепенении, покуда едкое пойло не извратило её нутра. Иссушающая боль стелилась по горлу. Сердце лихорадочно билось, точно не ведая, что уж сладостней будет оставить всякую борьбу.

Всё то время не смолкали мольбы Владимира – истошные, надрывные и отчаянные.

Княгиня рухнула наземь, и лихорадка бесила её. К устам девушки подступила пена.

Фёдор, всё это время не сводивший взора со Владимира, лишь мельком поглядел на владыку, и неволей перенял ужас владыки своего.

Иоанн сохранял хладнокровную величественность, и жестокое лицо не давало слабины, но отчего-то вид княгини передёрнул что-то в самой глубине его души. Что-то покоробилось, и это не могло уйти от чуткого пытливого взора Фёдора.