《Гойда》 (оригинал с Фикбука, слэш)

- Ежели память подводит тебя, - продолжил князь, сдерживая голос свой, дрожащий со сбитого дыхания, - летом того года сослали на Соловки его. Якобы вор он. Да притом, что суд Земской не признал в нём вора.

Слова эти брошены были, точно с силой, да не проняли Малюту. Лицо опричника хранило суровый холод, коий уж и насторожил князя, да тот и продолжил речь свою.

- Известия с конца осени приходят одно пресквернее другого – ныне гибнет брат мой оклеветанный, гибнет в изгнании, в лишениях и муках. Но правда со мною. – с теми словами князь приподнял письмо своё.

Малюта выслушал речь князя Кашина, но взгляд опричника оставался безучастным. Он сохранял полное спокойствие в голосе, и будто бы даже сочувствующе вздохнул, вновь помотал головою своей и развёл руками.

- Ежели дорожишь головою своей, поди, да обожди, как государь принять тебя сможет. – добавил опричник.

- Сколько ждать же? – спросил князь.

- А то ведает лишь Господь Бог. – Малюта пожал плечами.

Хотел было князь что возразить, да вгляделся в лицо опричника, да и вразумел, что всё без толку будет.

Остался князь подле двери, да с тяжёлым вздохом облокотился он о стену, пялясь на красные сапоги свои, с коих не успел оттаять снег с улицы.

Не ведал князь, сколько времени прошло, да каждая минута сжимала сердце его леденящей душу тревогой. Поглядывал он то на Малюту, что стоял могучей фигурой подле дверей, то на письмо, то вновь воротил глаза на пол, на своды. Обернулся князь и в окно, и вновь оборачивался на опричника, в ожидании, да тот оставался молчаливой суровой стражей.

Князь обернулся к окну, наблюдая за двором. Ему хватило нескольких менее минуты, чтобы отворотить свой взгляд, и Иван в нетерпении принялся расхаживать по коридору.

Украдкою князь поглядывал на дверь, на Малюту, но всё оставалось неизменным. Ожидание выматывало и становилось непосильной ношей, как вдруг вдалеке послышались частые шаги и будто бы лёгкий звон или бренчание.

Князь тотчас же обратился взором в дальний конец коридора. То шли трое холопов. Они были ряжены в яркие ткани расписные, на поясах да вороте поблескивали жестяные бусы да медяки, что постукивали друг о друга при каждом шаге.

В своих руках несли слуги подносы из серебра, да кушаньем загромождённые – то была жаренная птица, пышущая ароматным жаром, выложенная подле зелени и отварных овощей.

Следом за дичью несли четыре кувшина с питьём. У холопа, что замыкал ряд, за пояс была заткнута деревянная дудка с резьбою.

Едва завидев слуг, Малюта тотчас же открыл дверь.

От удивления князь Кашин замер на месте, глядя в царскую палату. Государь сидел на троне своём, полностью облокотившись спиною назад. Роскошное одеяние его расстилалось по подлокотникам золотого трона. Подле царя сидела его супруга и заливалась громким смехом. Быстрый взгляд бросила царица на угощение и хлопнула ладонями, как дичь стали подавать ко столу.

Первым голову обернул мужик, что сидел спиною к двери, и в нём Кашин тотчас признал Алексея Басманова. Взгляд опричника радостно озарился, как холопы принялись подавать кушанье.

Пришлось убрать большую карту со стола – тем занялся юноша, которого ранее князь Кашин не видел при дворе. На юноше был кафтан из тёмно-зелёного бархата, исшитый золотом. Холоп с низким поклоном отдал дудку юному боярину в кафтане, и тот с интересом осмотрел её.

Если в палате и вёлся разговор о делах государственных, то звон серебряных чаш да смех давно заглушили его. Перед лицом князя Кашина Малюта закрыл массивную дверь и встал всё с тем же невозмутимым лицом, что и прежде.

Иван сложил руки на груди и тяжело вздохнул.

- Говорю же, государь ныне не принимает. – произнёс Малюта, непоколебимо стоя на своём посту.

Хмурые брови точно сдвинулись боле к переносице на лице князя.

- Лишь скоморох принимает да чёрта татарского этого, Басмана? – спросил Иван, махнув на дверь.

Опричник преисполнился странной радости, да спрятал улыбку свою в бороде, чуть наклонив голову.

- Ступай, Вань. – со снисходительностью в голосе произнёс Малюта.

- Не отступлюсь. – твёрдо ответил князь. – Жизнь брата моего, оклеветанного, изгнанного, ныне в моих руках. Ежели отступлюсь, как мне предстать потом на суде небесном? И да поможет мне Бог в суде земном, но не отступлюсь я, Гриша. Не отступлюсь.

Малюта глубоко вздохнул.

- От же унижение будет для рода вашего, и без того страждущего, - произнёс Малюта, исподлобья глядя на князя, - ежели тебя, Ванька, по всему дворцу силою волочить придётся, да мороз вышвыривать, право же?

Иван Кашин поморщился лишь о мысли той.

- Не гневайся, Ваня. Не дури, не губи себя. – продолжил Малюта. – Того, гляди – утомился ты дорогою? Так приляг же, княже, приляг во покоях своих. Будь гостем, Ваня. Будь гостем, и да будет тебе.

- Как же почивать велишь, коли ведаю я, что гибнет брат мой, кровь моя? – спросил Иван, и лицо его исказилось в той скорби, коию и высказывать ему стыдно уж было перед Малютою, да сердце не сдержалось.

- Не ведаю, да и нет с меня на то спросу. Ступай. – коротко отрезал опричник. – Иначе волочить тебя, как сволочь поганую велят.