《Гойда》 (оригинал с Фикбука, слэш)

- Знал он, чёртов полудурок! – Алексей всплеснул руками. – А государь-то сам не знает, карать он будет, али миловать, а ты, щенок безбородый, всё-таки наперёд знал!

Фёдор вновь пожал плечами да развёл руками.

- Ежели голова у меня на плечах, ежели я во своих покоях, а не на дыбе у Гришки али в подвале сыром, стало быть, доподлинно знал. – слова те юноша произносил с простотой да лёгкостию, точно речь та и вовсе никоего смысла не имела.

Алексей тяжело вздохнул, да замотал головою своей, потирая затылок.

- Не смей, Федька, чтобы я тебя схоронил, гадёныш. – предостерёг Басман-отец, да с тем и встал с места своего.

- Доброй ночи, отец. – произнёс юноша вслед, рухнув на кровать свою.

Алексей покинул сына своего, и долго Фёдор ещё будет глядеть в потолок, и ум его заняли образы того рокового застолия. При всём напускном спокойствии, коего держался парень, говоря с отцом своим, сердце и сейчас замирало от одной мысли о том миге, как Фёдору пришлось заступиться за друга своего.

На мгновение Басманов перевёл взгляд на руки свои. Они уж были чисты, но помнил молодой опричник, как ослепили эти самые руки рынду, что посмел воспрепятствовать воле царской.

«Раз цел я, значит была тому причина в разуме царя нашего…» думал Фёдор, глубоко вздыхая.

С теми мыслями отошёл юноша ко сну.

…

В распахнутые ворота въехала роскошная тройка. Ямщик, закрытый ото снега тяжёлыми коврами, натягивал поводья, усмиряя лошадей.

Из саней вышла барыня важного вида. Точно всё ещё прячась ото снега, щурила она глаза свои, поглядывая на холопов, подлетевшие к саням. Брезгливо она глядела на мужиков, что подавали руки свои, да сходила на снег без опоры.

Барыня отряхивалась от снега, понося извозчика своего. Лицо её было подстать суровости речам её – губы, казалось, были поджаты во гневости, глаза оглядывали двор чёрными мелкими бусинами.

Следом за старухой вышел из саней молодой мужчина, высокий, да нескладный. Длинная шея казалась будто бы слишком нелепой для худого лица его. Даже закутавшись в меха, юноша не мог скрывать своей худощавости. Даже на морозе лицо его хранило бледно-желтушный оттенок, не краснея румянцем.

Гостей встречали на крыльце – сам государь облачился в тяжёлую шубу, исшитую золотом, шапку, изукрашенную камнями да мехом. Стоял Иоанн, и слабо постукивая пальцем по золотому резному посоху своему, что слабо поблескивал в рассеянном свете, что пробивался сквозь облака.

Подле государя стояли советники из братии его – Григорий, по кличке Малюта, да князь Вяземский. Опричники стояли за спиной царя мрачными тенями. Из-под чёрных плащей поблёскивала сталь оружия.

Барыня со спутником своим ступила лестницу, волоча по оледенелым ступеням подол своей шубы да юбки.

Царь вышел на встречу, раскрываясь для объятий, да старуха тут же мотнула головой.

- Дай хоть в тепло зайти, Ваня… - буркнула она под нос, кивнув на двери в горницу.

Иоанн усмехнулся, да перестал постукивать по посоху своему, а заместо того сжал его в руке своей, стукнув о лёд.

Мужчина, спутник суровой да резкой барыни, видать и не разделял настроя её, оттого с великою радостью и взялся за руку царя да и припал губами к перстням владыки. Лишь после того выпрямился с улыбкой беззлобной.

- Всё погляжу, Владимир, старого нраву наша Ефросинья? – с усмешкою спросил Иоанн, потрепав гостя по плечу.

- Уж скорее реки обратятся вспять, нежели матушка моя переменится. – тихо ответил мужчина с опаскою оглядываясь на величавую барыню, коия уж вошла в царский дворец и потирала руки с морозу.

Иоанн неспешно следовал с опричниками своими да с гостями из горницы по коридору, постукивая златым посохом об пол каменный.

Шествие их завершилось в просторной светлой зале. Топили во дворце царском, не жалея дров – едва ли не обуял жар гостей.

Столы, накрытые щедротами съестными, силились под тяжестью своей. В дальнем углу, где сгущалась мрачная тень, сидели за гуслями музыканты, мерно перебирая струны. Лица их укрыты были, и прятали они глаза свои ото царского взгляда.

Иоанн занял место во главе стола, да с улыбкой обернулся на гостей своих. Музыка мерно лилась, приглушая и без того робкие шаги краичих да прочих холопов, что прислуживали у стола. Княгиня Ефросинья заняла место подле государя, подле барыни же сел и сын её, который рыскал взглядом из стороны в сторону. Взгляд его, точно как у хорька, перебегался с яств на роскошь царскую, то вновь обращался к государю, а с тем и обратно воротил на пиршентство, что уготовано было.

Опричники, что следовали за царём да гостями остановились подле входа и замерли безмолвною стражею.

Прочёл царь краткую молитву, склонив голову под незримую, но безмерной ношей своей, да окрестил стол крестным знаменем. То же совершила и княгиня, и сын её, и лишь с тем приступили к кушанью.

- Ты, Ваня, зря зачинил этих своих! – замотала головой Ефросинья.

Царь с того было усмехнулся, да в какой-то беспомощности замотал головою. Поднял взгляд он на спутника княгини.

- Ты гляди, братец, на бабу! – развёл руками Иоанн. - Ещё и куска в рот не положила, а уж всё брешет, мол, не разумею я в делах государственных!