《Гойда》 (оригинал с Фикбука, слэш)

Фёдор же, явившись в тронный зал, бросил маску на одну из скамеек, что приставлены были ко столу. Подойдя к государю, юноша склонился в поклоне.

Мрачное выражение государя мало-помалу сменялась какой-то неясной насмешке, стоило ему завидеть в коридоре сперва Фёдора, а затем и то неловкое смятение на лицах опричников на страже.

- Есть ли благие вести? – спросил Иоанн, и по тяжёлому вздоху быстро юноша вразумел, что не ждёт ныне государь доброй вести из уст его.

- Благая ли весть, великий государь, что ум ваш и сердце ваше не врёт вам? – спросил Фёдор.

Иоанн горько усмехнулся и мотнул головою.

- Значит, поистине за всё добро готовы они лишь злом отплатить мне? – произнёс царь, будто бы сам усмехаясь словам этим.

- Братец ваш двоюродный, Владимир, беззлобен, но слаб духом. – произнёс Фёдор. – И с матерью со своей не совладает. А вот княгиня в самом деле вознамерилась страшное учинить.

- Прямо говорили, что сгубить меня хотят, как жену мою сгубила? – сглотнув, спросил Иоанн.

- Ежели разговорить кого велите, так проще будет с Владимиром. – ответил Басманов.

Иоанн глубоко вздохнул, что заметно было как плечи его вздымались под златою одеждою.

- И после всякого зла, что стерпело сердце моё, нарекут меня Иродом грозным… - вздохнул Иоанн, мотая головою.

Подпёр он голову свою, не вынося ноши, что сдавливала голову его тяжёлым обручем, точно не мог он боле выносить муки той.

Фёдор, видя мрак, сгущающийся на лике государя, перевёл взгляд на музыкантов, да кивнул, призывая к готовности.

- Глухой подслушивал,

Слепой подглядывал… - протяжно начал юноша.

Голос его звучал чисто и звонко, и пение то разлеталось под расписными сводами. Слова застольной песни тотчас же подхватили мягкие переливы гуслей. От этих звуков государь поднял взгляд свой, преисполненный удивления.

- Безрукой чаши нёс,

На стол раскладывал.

Эти строки уж было пропелись под мерное звучание интрументов, и хоть музыканты чисто да складно играли, прервал их государь коротким жестом, да взглядом всё следил за Фёдором, за лёгкими движениями белых его рук в воздухе, за танцем его, столь лёгким да простым, что не в силах был царь взгляда отвести. Ныне музыка лишь отвлекала, хоть и игралась с большим мастерством.

Заметив, как стихли музыканты, Фёдор же лишь украдкой бросил короткий взгляд на царя и узрел то, что чуяло всё нутро его – ныне взгляд Иоанна был прикован к нему.

Ныне Фёдор завёл заново, то было сильнее голос, преисполненный богатого звучания, но без дикого надрыва до крику.

Иоанн мерно отстукивал ритм посохом своим, помере того, как Фёдор отпевал ту небылицу, которая так часто звучала под этими сводами, и лишь сейчас вся эта песня преисполнялась новою красотой, доселе неведомой, ибо то не был разношерстный хор, разбуянный от крепких вин.

То был один голос, что лился дикою рекой, и каждое слово звенело и распускалось, точно диковинный цветок древних приданий.

- Глухой подслушивал,

Слепой подглядывал,

Безрукой чаши нёс,

На стол раскладывал.

Безласой звал к пиру,

Безногой хаживал.

Мне то воистину

Немой всё сказывал!

Песня была коротка, и Фёдор растягивал те слова, что ранее лоснились от пьяной игривости, ныне звучали иначе. Иоанн не отрываясь глядел на Фёдора, вплоть до того момента, как юноша окончил танец свой и плавно наклонился к земле.

Длинные бусы его стукнули об пол, и лишь тогда царь, казалось, пробудился. Не говоря ни слова, царь выпустил из рук своих посох, прислонив его к трону. Медленно подняв ладони, Иоанн воздал похвалу слуге своему мерными хлопками. Тот звук возвысился к сводчатым потолкам да пронёсся эхом.

- Нынче, Басманов, служба твоя полнится и сим обязательством. – произнёс Иоанн.

- Ежели угодно то будет вашему светлому имени. – кротко и смиренно ответил Фёдор.

Тон голоса да манера шла супротив и вида внешнего, и цветастых одеяний на молодом опричнике. Оттого Иоанн заулыбался пуще прежнего, да махнул рукою своей.

- Ступай. – произнёс царь. – Да приведи мне Гришку Скуратова.

Юноша последний раз поклонился, развернулся, да с такою лихостью, что полы сарафана его вздымались над каменным полом. Украдкою полыхнули красные сапоги под одеянием шутовским, да и удалился Фёдор, оставив Иоанна с доселе неведомыми думами, коие не мог государь ещё обличить в слова – лишь голова его мучалась, но не адским жаром, коим полнилась она от приступов гнева али припадка ужаса.

Сердце его точно охватило неясное волнение, которое при всей колкости своей, имела неясный трепет, необъяснимое таинство, которое пряталось средь тёмной рощи, окутанной ночными сумерками.

…

- …Вслепую и принялся их излавливать – да что в том толку, ежели очи мне сокрыли повязкою? – тихо усмехнулся Иоанн.

Глаза его, точно у незрячего, уставились куда-то вглубь храма господня, точно пытались поймать те образы, что обуревали ум.