《Гойда》 (оригинал с Фикбука, слэш)

Земной поклон! Глава 2.12

Две могучие фигуры уверенно ступали по коридору да вели беседу меж собою. То были видные опричники Малюта и Вяземский. На лицах суровых будто осталась печать от тяжких дум.

Низкий бас их голосов прерывался, стоило лишь кому-либо мелькнуть на лестнице, меж проходов али в открытых дверях.

- То всяко воздастся ему по дерзости да нраву его. – произнёс Малюта, оглядываясь по сторонам, будто бы глядел сквозь засаду.

- С чего бы тому взяться? – спросил Вяземский, столь же хмуро оглядываясь по сторонам, выискивая лишние уши.

- Как доложил я, мол, под Федькиным надзором-то колдун и был убиен, так царь в неистовую ярость пал. Уж сколько я Ивана-то Васильевича знаю, так в одном хоть сей же миг на кресте клясться готов – во гневе своём слеп да свиреп, и нет ныне силы, коя бы смирила то в нём.

Вяземский улыбнулся, хотя взгляд опричника хоронил в себе премного холода да суровости.

- Да всё же, - тяжело вздохнул Малюта да продолжил, как миновали белокаменную лестницу, - ежели б язык твой приструнить могли бы! Али вовсе придумать, как сосватать-то Федьку в супостата-чернокнижника… То было бы раздолье. Пущай ныне немного зла учинил ублюдок Басмановский, да глядишь ты у меня! То ли ещё будет. Дурной он, от дурной, алчный да вороватый.

- Какую ж суку драл Алёшка, раз сына такого породил? – едва не сквозь зубы проговорил Вяземский.

- Всяко, ищет он козни на голову свою, али вором заделался, да притом из чьего, из чьего же кармана! От правда дурень, кусает руку, что кормит его. Ну всяко, всяко нарвётся, всяко воздастся ему. – приговаривал Малюта.

- То славно, ежели Федька опалу сыщет. – ответил Вяземский.

С теми словами предстали опричники пред дверьми в просторную залу. Пир, учинённый государем, был в самом буйном великолепии. Музыка да вино лилось рекою, всё шныряли-улюлюкали звонкие скоморохи, да не до них было ни Малюте, ни князю Афанасию.

Первым же, что заприметили они, точно едины были очи их, так это трон царский, а вернее фигуру подле него.

Как завидели то Малюта с Вяземским, так и остолбенели на месте, ибо непристойнейший из всей братии касался ныне трона царского да нашёптывал речи свои великому владыке. Да боле того, видно, и сам государь с превеликим чаяньем внимал речи той, ибо даже не подал виду, покуда Малюта вместе с князем очутились на пороге.

Не было возможности и прочесть слова Фёдора по губам, ибо этот Басманов, ряженый препёстро, прикрывал себя и государя маскою. Прошло немало мгновений, оглушительно шумных да дребезжащих, прежде чем государь поднял взгляд на опричников на пороге залы, да и то, лишь оттого, что Басманов умолк.

Едва заметив Малюту да князя, Фёдор поддался вперёд ко столу. Взял чаши золотые вином напоённые, самоцветами разукрашенные да подал в поклоне царю Иоанну. Жестом великодушный государь велел же присоединиться опричников на пороге ко всеобщему веселию.

Не видел Вяземский, да чуял кожею, точно студёный мороз дыхнул в спину, как поглядел на него Малюта, прежде чем переступить порог светлой залы.

Но всякое волнение утонуло в потоке сладкого вина. Уже вскоре заслышался раскатистый смех, опричники меж собою веселы были да смелы.

Подстать братии своей, Иоанн же нынче в самом деле забыл всякую смурную скорбь, всякую злобу да гнев. Сменил владыка обыкновение своё на праздное веселие, и вместе с подданными пел и смеялся, да и вопреки иным застолиям не отказывался вовсе от кушаний, но только при том, чтобы те подавались ко столу именно юным Басмановым.

Алексей, ежели и был накануне встревожен чем, ныне забыл свои заботы и печали, и пуще иных потешался на пиру.

И разгар той страсти уж не унять было, да на пороге возник как из воздуха гонец. Очи его распахнуты были, точно увидал чудище из преисподней, да всё не мог развидеть то. Какую бы тревожную страшную весть не нёс он в своём письме, настрой его тотчас же уловил Иоанн, ещё мгновение назад беззаботно распевающий разнузданные куплеты со своею братией.

Царь было поднялся с трона, когда гонец пал ниц.

- Не вели казнить, великий светлый государь, вели ж слово молвить! – взмолился посланник, и голос его жалко дрожал.

- Уж молви. – произнёс Иоанн, беря свой посох, что был приставлен к трону.

Робкий взгляд гонца выглянул из-под кудрявых волос его цвета спелого пшена. Дрожащие губы уж не могли изродиться мыслию, да с тем лишь и протянул грамоту царю.

Не бросил и беглого взгляда на послание великий царь, да тотчас же передал Басманову, что уж стоял по правую руку от государя. Фёдор принял грамоту, швырнув маску на скамью подле себя.

Едва юноша пробежался взглядом по строкам, так вскинул брови и обернулся ко своему владыке. Меж тем же Иоанн глядел на гонца, постукивая пальцами по посоху резному.

- Князь Юрий Горенский сбежал. – коротко произнёс Фёдор. – Ныне в Литве.

Не успел договорить Басманов, как тяжёлый удар сокрушил гонца. Посох пришёлся прямо в висок, раздался страшный хруст, да тому вторило падение бездыханного тела.