《Гойда》 (оригинал с Фикбука, слэш)

Юноша коротко кивнул, последний раз окинул крестьянку своим взором, да оставил её меж белоснежных тканей, что сплошными полотнами колыхались от слабого ветра.

…

- Раскаялся в содеянном. – произнёс Малюта, идя по правую руку от государя. – Да выложил всё, окаянный, как с сукиным сыном этим, братом своим, да метнулися к Жигимону проклятому.

Иоанн шёл по коридору, минуя один за другим арочный пролёт. Ласковое солнце то и дело освещало его суровое лицо. Взгляд его был несколько опущен, как уж привык государь глядеть чуть в землю, ибо великий рост его с тому приводил. Стук посоха о каменный пол вторил каждому шагу.

Вёл свой рассказ Малюта, покуда сошли они с царём на белокаменную широкою лестницу. Тут-то и поднял Иоанн взгляд, ибо завидел, кто вышел им навстречу.

Малюта же тотчас умолк, так же завидев Фёдора Басманова, и всё в облике его было б обыкновенным – то же чёрное облачение поверх красной шёлковой рубахи, те же сапоги, что часто красовались на ногах у братии, да только голову юноши украшал букет полевых цветов.

Басманов отдал поклон, ступил на лестницу. Иоанн ответил коротким кивком и вновь обратился взором к Малюте, готовый внимать советнику своему. Фёдор же продолжил своё восхождение по лестнице.

И будто бы ведал об том Басманов, да как разминулся с государем, оступился, ибо ощутил ногою учинённую преграду. Ловко ухватился Фёдор за перила, оттого и не рухнул на пол, да тотчас же бросил взгляд на Иоанна.

Царь медленно обернулся через плечо. Была всё же в той улыбке, с которою он глядел на Басманова ребяческая, едва ли не детская жестокость. Фёдор же лишь усмехнулся, твёрдо вставая на ноги. Белою рукой поправил он волны вороных волос своих, а с тем и венок, коий съехал набекрень.

- Чьи имена названы были? – спросил Иоанн Малюту, да всяко не сводил взгляда с Фёдора.

Скуратов стоял в замешательстве, да потирал рыжую бороду, не ведая, истинно ли внимает его словам государь, да продолжил речь свою лишь после того, как этот юнец уж вновь отдал поклон да скрылся с глаз долой.

…

Не столь длительны были сборы, сколь длительны были приготовления в Кремлёвском дворце. Суета навелась точно в осином рое – думные бояре уж было разделили меж собою весь дворец, да каждый принялся блюсти чистоту и порядок на вверенном ему месте.

Немало крестьянских спин изодрали в кровь господские плети, ибо приготовления все происходили в полной неразберихе, оттого крестьяне не могли исполнить службы своей, ибо получали помногу поручений, и каждое было супротив прошлого. Притом порученья те исходить могли как от разных господ, так и из одних уст.

Мели да окна намывали не только лишь царский дворец. Вместе с тем подняли на уши и всё духовенство. Велено было под страхом смерти всякую часовенку прибрать да до блеска натереть, дабы не омрачать приезд великого царя безверием своим да мерзостью запустения.

Все служители, от мала до велика, до последнего отрока-послушника только и делали, что выметали весь сор, счищали гарь да подкрашивали стены, где фрески уж иссохлись да спали.

Купцы тотчас же стали отдавать своё добро, едва ли торгуясь, ибо знали, ежели какую вещь и заприметит опричник или, не приведи Господь, сам Иоанн Васильевич – так всё, пиши пропало! Придётся расставаться либо с товаром, либо с головою, а ежели вздумаешь торговаться – так лишишься обоего.

Немало сил затрачено было, да любо было нынче глядеть на Москву – вся раскрасовалась пред Царём всея Руси. В тот же день на площади уж мостили висельницу. Она уродливо торчала посреди мягкой сырой земли, вскинув прямую лапищу-перекладину, с которой свисала верёвка.

Напротив же возвышался помост с троном да местами для ближайшего окружения государя. Были и те средь братии, кто с превеликим удивлением, мол, Федька Басманов ещё и полугода как не служил при дворе, а ныне уже в вхож во свойство с самим царём.

Толки разные об том ходили, да не смели открыто клеветать. И не столь страшилися Фёдора – в нём-то никоей угрозы и не углядели, да дело в том, что Басман-отец уж оправился полностью.

Да кроме того, Алексей будто бы за время болезни истосковался по пылу ратному – сила его да дух лишь окрепли, подобно стали, что прошла сквозь пламень.

Площадь полнилась честным народом. То не были лишь праздные зеваки, хоть и оных собралось премного. Ныне на казнь глядели с замираньем сердца, ибо приговорённый князь Пётр Горенский вместе со братом-беглецом Юрием знались в народе честными людьми да с превеликим сердцем.

Знались они по ратным подвигам, по удали да славе, что доносилась с запада, от сражений с проклятыми латинами. Да ныне заговорщиками оказалась, притом будучи в ближнем окружении великого царя.

Никто не слышал последних молитв Петра, ибо у старого тюремщика отняло слух. А меж тем во мрачных подвалах Пётр взывал к Господу, дабы тот даровал брату его, ускользнувшему от чёрных всадников опричников, мир и покой, и многое потомство, и долгие лета, и забвение о пути назад на эту проклятую русскую землю, где Имя Господне осквернено кровью.