《Гойда》 (оригинал с Фикбука, слэш)

Премногим оживлением преисполнился дом на конце торговый улицы. Нижний этаж точно спал в землю, окна выходили прямо на камни бульвара, поросший от сырости мхом. Жилище было снаружи облицовано грубым камнем. Тут и там плиты исходили трещинами и полнились всё тем же мхом да лишаём.

Изнутри же дом уж озарился светом печей – хозяин велел не жалеть ни дров, ни угля. С раннего утра жилище облагораживалось. На второй этаж уж третий раз поднялась служанка, и с трудом переводя дыхание, доложила господину, что волноваться не о чем.

Верно, та речь не имела никакого смысла, ибо хозяин дома не находил себе места. Он вновь и вновь проверял, готов ли дом его к приходу дорогого гостя, а иной раз, как слышал всадника, бросался к окну сломя голову, да каждый раз отходил, выругавшись на родном наречии, которое в княжестве редко кто знал.

Хозяин дома был неместным, об том быстро разузнали соседи. Знали, что муж сей в бегах, в изгнании на родине своей. Ходили разные толки о чужеземце, да всяко знал он речь латинскую сносно, дабы изъясниться, а паче сего – всё время проводил в трудах учёных, постоянно преумножая знанья свои.

Так же слухи плелись, будто бы сей чужеземец пребывает в отличном свойстве с Андреем Курбским, который уже успел немало прославиться живым и пытливым умом своим. Быстро оба чужеземцы прослыли латинами, да притом учёными мужами. Заслугу их высоко ценили при дворе короля Жигимона, который с превеликим удовольствием внимал речам бывших придворных самого Иоанна Васильевича.

Вымотанный собственным же волнением, Юрий Горенский рухнул в кресло, устланное подушками. На утомлённом суматохой лице выступил пот. Князь вытер лицо белым платком, стараясь унять волнение, охватившее его душу.

С осторожным трепетом извлёк он грамоту, коия хранилась подле сердца. Осторожно расправил он послание от брата своего. Серые глаза вновь пробежались по строкам.

«Юрий, брат мой, Господь помиловал меня! Успел я домчаться до границы, резвый конь не изменил. Уж мчусь к тебе в Утену. Надо было мне с тобою отправляться. В тот день не ведал я, сколь мало времени отведено мне. Нынче чую смерть за своей спиной. Эти черти во главе с Иоанном не достигнут меня ныне.

Страшным проклятием Опричнина опустилась на нашу родную землю. О страшном, об истинно страшном и богомерзком поведаю тебе, брат, да всё при встрече. Молюсь, чтобы видения этих проклятых кромешников отпустили меня.

Милосердием Господа, чай, не далёк тот час, как будем вновь вместе.

Пётр.»

Юрий не спешил убирать послание. Он вновь и вновь пробежался взглядом по этим строкам, и лишь после того осторожно сложил бумагу, боясь оставить хоть след на письме.

Не ведал, никак не ведал князь Горенский, с каким посланием ныне примчится гонец к дому его. Несколько мгновений Юрий стоял на пороге. Он слышал речь гонца, и речь та была родною, русской, да не мог он взять в толк слова те.

- Брат мой перебрался чрез границу. Отчего ты льёшь этот яд ртом своим поганым? – спросил князь.

Гонец сглотнул, да осмотрительно отступил назад, ибо могуч был Горенский в силе да росте своём.

- Казнён. – кротко повторил гонец.

Юрий захлопнул дверь, да с такою неистовой силою, что та едва ли удержалась на кованых петлях.

Ночью тоже дня раздался стук в дверь. Открыл мальчик-прислужник, да поднял взгляд на гостя.

- Хозяин дома? – спросил Курбский, чья фигура и стояла на пороге дома.

Мальчик тотчас же закивал, да прикусил палец свой, сжатый в кулак.

Андрей без приглашения переступил порог дома. Прислужник, не смотря на малый рост свой непременно бы вступился бы за своего хозяина, не будь Курбский частым и званным гостем в этом доме.

- Юра! – громовым басом вопрошал Андрей, обходя комнату за комнатой.

Наконец, он поднялся по дубовой скрипучей лестнице на второй этаж, где завидел во мраке коридора приоткрытую дверь, откуда лился слабый свет. Туда-то князь и устремился.

Едва приоткрыл дверь, так тотчас же застыл на пороге.

Хозяин дома полулежал в кресле. Взгляд его безжизненно уставился на едва дышащий жаром огонь. Под ногами у Горенского лежали пустые бутылки. Некоторые из них были поддеты трещинами, иные и вовсе раскололись. Верно, были выпущены из обессилевших рук прямо на пол.