《Гойда》 (оригинал с Фикбука, слэш)

Волочился за юношею длинный подол платья, скроенного на девицу, да рукава тянулись следом. Расшит сарафан был дивными цветеньями, что привидеться могли лишь в блаженном сне. Лицо укрывал он маской по обыкновению своему.

Премного чувств вызывал юноша при дворе – от негодования – как ж так, опричник по-бабски рядиться? Пущай, то пир, пущай то на забаву, да всяко, неужто мера неведома супостату? Были и те, что подобно немцу-Андрею с улыбкою принимали то на потеху, да лишь пребывали в веселии от разнузданного, да манящего очарования сего обличья.

Алексей же Басманов был напущено хмур. Иной же раз, лик его озарялся улыбкой.

- Тьфу ты, Господи… - бормотал Алексей, обращаясь к себе самому, али к самому царю русскому, - аки бабёха вертихвостится!

- Да не на всякую бабёху любо-дорого глядеть. – усмехнулся Иоанн.

Алексей, уж изрядно испив вин, обернулся на друга и владыку своего. Иоанн же прятал истинное выраженье своё за кубком. Стоило лишь царь отстраниться от чаши своей да разразиться смехом, то же учинил и Басман-отец.

Сплюнул Алексей под ноги себе, да принял боле пития, глуша в себе всё, помимо весёлого раздолия. Едва Басман уж распелся с опричниками, как вновь взору его попался сын, да столь непотребно резвился Фёдька с иными дураками, что, право, Алексей не грозил сыну своему лишь из того, что при многом да важном люде не смел бранить плоть и кровь свою.

Заместо превеликой грубости, лишь тяжко вздохнул Алексей, хлопнул рукою громоздкой по столу. Меж тем же Фёдор снял маску свою. По пунцовому румянцу его видно было – жар охватил главу его, и не было юноше воздуху.

Убирая назад волны свои, растрепавшиеся в пылу да резвости, громко заладил пенье со скоморохами, а там уж и братия подхватила нестройным басом.

- Гой грянет звон застольный,

Да льётся рекой сладкий мёд!

Гой песня летит птицей вольной,

Да пляшет честный народ!

Всё не было предела довольства на лице великого царя, покуда глядел он на младого опричника. Юноша будто бы нарочно не замечал того взгляда – пел бойко, да игриво. Звонкий голос его разнился с нестройным ором опричнины. Слух Иоанна без труда выуживал то нежное звучания средь грубого баса.

На царских губах блеснула улыбка, не свойственная грозному и суровому лицу его, да тотчас же переменилась тяжким вздыханием.

- От Господь наградил тебя славным отпрыском. – произнёс царь, поднимая свою чашу.

Верно, Алексей то принял за насмешку, да лишь мотнул головою, обратив взор на сына.

- Славным, куда деваться! – выпалил в негодовании Басманов. – Нет, светлый царь мой, вы-то глядите на разбойника?

- Да за сий вечер едва взгляд отвожу. – усмехнулся Иоанн.

Басманов рассмеялся во всё горло, негодуя с очередной выходки сына своего. Не было сил у отца дознаваться, какой именно игре нынче предался Фёдор средь ряженных дураков. Дабы отвлечься от ребяческих забав юного сына своего, обратился он к государю.

Чаши их соприкоснулись со звонким стуком, и оба мужей залпом опустошили их.

- И всяко же, - произнёс Алексей, утирая усы свои, - сорванец Федька, от сорванец! То бишь, чай, ныне поубавился он в спеси, а того-то, гляди, и впрямь не ведал, что чинить на нём, какую расправу, покуда мелким мальчонкою был. От крест даю, этакого охальника ещё ж сыскать надобно!

Внимал Иоанн словам опричника своего, да улыбался во всю, следя за Федькиной игрой. То, верно, юный Басманов али иной раз новую затеивал, али природная ловкость его да умелость сама наскучивала ему.

- Ты, вот, Алёша, - произнёс Иоанн, поглядывая в свою чашу, - почём зря бранишь отрока своего, да меж тем преисполнен же гордости за Федьку-то.

Иоанн переменился на взгляде, да перемена та была коротка и мимолётна, да и Басман-отец уж изрядно притупил остроту разума своего, дабы примечать тот короткий взгляд, полный пророческой пронзительности.

Меж сим и сам Фёдор приблизился к царскому трону да отцу своему. Шаг его был лёгок, будто бы юношу вело из стороны в сторону, и якобы с тем, чтобы не утратить равновесия, опёрся об трон своею рукой.

Сей жест остался будто бы и незамеченным. Ведали нынче при дворе, что Басмановым дозволено боле, чем дозволено иным.

- Об чём же, батюшка, толкуете с добрым государём нашим? – спросил Фёдор, чуть подаваясь вперёд, да убирая растрепавшиеся волосы с лица.

На белом лице особенно заметно выступал пунцовый румянец. Уж любил юноша придаваться со всею пылкостью застольным забавам, которые сам учинял, и не лишь себе на потеху. Глянуть можно было на иных опричников, а прежде всего, на лик государя, и сразу уяснялось – по душе приходятся сие забавы великому владыке.

В ответ на слова сына своего, Алексей лишь разразился басистым хохотом, да поднял вновь чашу.

- И право, царе… - едва отдышался Басман. – Неча тут воротиться, право, гордость берёт меня отцовская.

Фёдор не без удивления взглянул на батюшку своего, совсем уж одобревшего во славном застолии. Юноша вскинул бровь, а лицо озарилось ещё боле лучезарной радостной улыбкой.