《Гойда》 (оригинал с Фикбука, слэш)

Андрей подошёл к князю, перебарывая то оцепенение, коие охватывает нас при виде покойников, ибо ныне князь Горенский боле походил на труп. Его лицо покрывала ужасающая бледность с примесью тухло-болотных цветов. Глаза казались абсолютно полностью созданными из стекла, притом не сильно славным умельцем. Будто свет навеки покинул эти очи, и то слабое отражение тлеющих углей в очаге – то и есть весь свет.

Курбский тяжело вздохнул, положив руку на плечо друга своего.

- Соболезную горю твоему. Господь примет его душу в Царствие Небесное. – произнёс Андрей, надеясь, что князь ещё не утратил полностью разум свой.

Горенский едва-едва шевельнулся, затем медленно поднял голову свою, обращая пустые глаза к Курбскому.

- Отчего же? Брат мой Пётр пересёк границу… Вот, Андрюш, вот! – пробормотал Юрий, поднимая в кулаке своём скомканный клочок бумаги.

Курбский замер, не ведая, как поступиться. В конце концов, он поджал губы, кивнул, да обернулся к коридору, откуда виднелась голова юного прислужника.

- Прибери стекло. – приказал Андрей, поднимая уцелевшие сосуды.

Боле Юрий не произнёс ни слова вразумительного, да всё твердил, мол брат его Пётр нынче с минуты на минуту примчится, ведь в письме своём чётко писал, что опасность миновала.

Немного выдержал Курбский, да точно ведал – нельзя ему покидать ныне сей дом. Он выведал у домашних, где в доме есть бумага да чернила. Домашние проводили Андрея в комнату своего господина, где Горенский придавался учениям.

Труды в телячьей али коровьей коже продавливали под своей великой тяжестью дубовые полки. Премногие труды написаны были рукою самого Горенского, оттого и в мысли Андрея вспыхнули печальные думы.

«Сможет ли Юра боле написать хоть пару слов?»

Курбский опустился в кресло, укрытое шкурой. Взяв листок чистой бумаги, он обмакнул гусиное перо в серебряную чернильницу и принялся писать прошение своему повелителю. В письме своём Андрей поведал о горе своём. С низким поклонном и смиренным сердцем просил дать больший отпуск со службы государевой, ибо не мог он нынче воротиться ко двору Жигимона.

То письмо князь той же ночью и отправил с гонцом, а сам погрузился тяжёлые измышленья. На столе лежал чистый лист, и предстояло написать много более тяжкое послание. Глубокий вздох сорвался с его губ, покуда глядел он пред собою.

Силы будто покидали Андрея всякий раз, как он обращался к царю всея Руси.

«С нашествия басурман бесчестных не ведала земля русская большей напасти, чем тиранство твоё слепое да ненасытное. Своим же злодеянием отрекаешься ты от любящих слуг своих, от добрых честных христиан, что клятву давали тебе, что служили верой и правдой, что головы готовы были сложить во имя твоё. И чем отплачиваешь им, царе?

Взываю к рассудку твоему, коий не мог покинуть тебя. Очнись, пробудись ото сна этого, что охватил душу твою, сбрось сие долой. Оно пожрёт тело и разум твой, аки дьявольский пламень.

Неужто не зришь ты, как земля твоя гибнет, залитая кровью сыновей своих? Отрекись от разбойных злодеев своих, упраздни опричнину.

Прикрывшись волей твой несут погибель они земле русской, и тебе, Иоанн. Нет им веры, гони их от себя, как ныне беззаконием своим гонишь ты добрых христиан прочь.

Будь моя воля, я бы принял и яд, и меч, и стрелу, и коварный кинжал принял бы, дабы защитить тебя. И ныне чту тебя, паче родного брата по крови. Оттого молю тебя – спаси себя, защити и сохрани землю, вверенную тебе Господом нашим.

Отчего же сделался ты грозным?

Молю и уповаю на тебя.

А.К.»

…

Кравчие да иные холопы не успевали переменять блюда на столе. Ныне жажда неистовая пробудилась у всей братии, али угощенье удалось на славу, да сметали всё до последнего костяного куска.

В обновках явилися опричники, да всё поглядывали, у кого меха гуще на воротниках, да бархат у кого богаче обшит золотом. Изрядилися, кто во что горазд, да боле всех отличился Федя Басманов..