《Гойда》 (оригинал с Фикбука, слэш)

Оба Басмановы да сам великий царь всея Руси столкнулись своими кубками, да не успел звон эхом растаять в воздухе, так мужчины уж испили до дна.

…

Весна всё ступала по земле русской. Нынче она всё чаще заглядывала на северные склоны холмов и утёсов, в тенистые рощицы. День ото дня снег сходил, питая чёрную землю.

Дороги утопали в холодной грязи вперемешку со снегом и обломками льда. Каждая деревня силилась спастись деревянными помостами, чтобы оградить хотя бы торговые дороги.

Долгий и тяжёлый путь предстояло пройти всякому гонцу. Один из них свято исполнял свой долг, возвращаясь на отчизну с посланием с западных земель. Уж преодолел он немалый путь, да всяко сердце посланника замирало при мысли, что не далёк тот час, как ему придётся предстать перед великим владыкой.

Весь путь его преследовали ночные туманы да дикие звери, ведомые одним лишь холодом, ибо пробудились с долгой зимы. Но всякая коварная топь, всякий клык али коготь меркли в опасности своей, ибо нынче уж предстал гонец пред покоями царя.

Дверь ещё не отворилась, да великие рынды уж хмуро глядели на безвольного посланника.

- Пущай явится. – раздалось из-за двери.

Голос мрачный, тяжёлый. Ежели бы гонец не ведал ни единого слова русской речи, ныне бы не усомнился – царь ныне в скверном настроении.

Посланник едва переступил порог, пал ниц.

- Не вели казнить, великий царь! – взмолился он, не смея и взору поднять.

Государь сидел за столом в лучезарном облачении, расшитое золотом. На столе по левую руку Иоанна покоилась шапка Мономаха. Лик государя был будто бы опечален, удручён тем величием, что божественной волей было возгруженно на его плечи.

Иоанн глядел на гонца холодно, будто бы устало и вовсе без охоты. Коротким жестом взмыл царь рукой в воздухе, раздвинув в стороны пальцы, унизанные перстами.

- Молви, молви, с чем пришёл. – тихо произнёс царь, отчеканивая каждое слова с такою силой, что гонец было подумал, что государь коим-то образом да заведомо разузнал, от кого уготовлено за пазухой послание.

Дрогнули руки гонца, покуда доставал он письмо из внутреннего кармана. По царскому взгляду едва ли ведал несчастный судьбу свою. Лишь на мгновенье взор посланника обратился на золочёный посох, что таился в дальнем полумраке царских покоев.

…

Стояла свежая ночь. Воздух уж издышался суровою промозглостью, сменившись новою прохладой. Фёдор и Генрих облачились в чёрные одеянья, заткнули по оружию за свои пояса. Немец неизменно носил при себе оружие, кованного на восточный манер – со гнутым лезвием, да бывало снимал с мечей своих лишние украшательства. Фёдор сим глубоким вечером обошёлся драгоценным кинжалом.

Опричники спустились в сей час к конюшне, проведать верных скакунов своих. Славный Гром не признавал иных хозяев, помимо Генриха да Фёдора. Гордый нрав его противился всякой узде и седлу. Иные всадники были вмиг сброшены на потеху всей братии.

Одним из тех, кто подвергся сему униженью был Афанасий. Его своенравная упрямость не пришлась по сердцу Грому, отчего конь не дал себя оседлать. Уж братия на славу посмеялась тогда.

Князь уж было в порыве неистовой ярости схватился за кнут. Верно, и запорол бы животное до смерти, ежели бы царь не повелел в сей же миг нанести самому Вяземскому ударов двое больше.

- Не дам я тебя в обиду. – приговаривал Фёдор, выводя Грома прогуляться вовсе безо всяких пут.

Верная Данка шла рядом, переставляя стройные свои ноги. Именно она первая заприметила холопа, суетливо спускавшегося по лестнице, да подняла голову.

С тем и опричники обернулись к Стёпке-заике, который со всех ног спешил к ним.

- Ба-ба-ба-рин, ва-ва… - начал холоп, да прерван жестом был.

- Верно, есть мне служба ныне… - с некоторой грустью вздохнул Фёдор.

Стёпка закивал, да силился дале высказаться, покуда вёл опричника к лестнице.

- Ца-ца-цар во-во-во гне-не-не-не… - с трудом выуживал из себя парнишка.

Фёдор переглянулся со своим другом. Лица их несколько омрачились, утратив всякий мир и покой, коим были они полны.

Генрих глубоко вздохнул, да замотал головой, не молвив ни слова. Фёдор провёл рукой по лицу и жестом отпустил Стёпку.

- Я лишь что молвить-то тебе хотел. – произнёс Генрих. – Чай, не первый год я на Руси службу несу. И по летам я много старше тебя буду. Да вроде грамоте вашей сносно изучился. От всяко понять не могу, как изучиться твоей речи. Нет, право, полно тебе ухмыляться, да ехидно так! И ведь же всяко гнев царский тебя стороною обходит!

Фёдор развёл руками, улыбаясь речи друга своего. Премного лести в том услышал юный опричник. На том и разошлись.

Покуда поднимался юноша по каменной лестнице, каждый шаг тонул в устеленном ковре.

«Ведал бы он, как знобит меня ныне…» думал с усмешкою Фёдор, да вдруг всякая весёлость сменилась настороженностью.

Слышал Басманов до жуткого чётко – волочили кого-то по сим мрачным коридорам. Едва ли тот протяжный жуткий стон мог издать человек. Право, боле походило на зверя, обезумевшего от боли. Тяжёлые шаги вторили предсмертным слабым, но до дрожи пронзительным стонам.