Гойда

Духота тяготилась поднятою в воздух пылью. Колычёв снял флягу с пояса и протянул скоморохам, давая утолить жажду. Мальчишка сидел подле дураков разодетых да повёл головою, заслыша батюшку своего. Скоморох, что сидел рядом с Сёмой, принял флягу, которую передавали из рук в руки. Он встал в полный рост, оправляя длинный сарафан, да снял маску, чтобы испить воды. Сделав два глотка, он передал флягу обратно Колычёву. Иван бросил беглый взгляд на скомороха, так и обомлел. Сразу же Колычёв спрятал сына за спину, признавая Фёдора Басманова в этом шутливом облачении. Иван нахмурился, не ожидая застать здесь столь видного опричника.

– Благодарствую, – молвил Фёдор, положа руку на сердце. – Изволь же и мне угостить тебя. Знаю местечко славное. Туда лучше без детей наведаться.

Басманов кивнул на мальчонку. Колычёв хмуро смотрел на опричника и всё пребывал в замешательстве. И всяко же Иван доверил отрока своего ратным людям, а сам решился следовать за опричником. Боле всего Колычёв страшился угодить в западню – авось сведёт нынче в переулок да прирежет, как собаку, и поминай как звали.

– Да поболтать хочу с тобою, – усмехнулся Фёдор, видя, сколь суетно глядит по сторонам его спутник.

– Ты же опричник? – вопрошал Колычёв, поглядывая на двор, в который они зашли. – Фёдор Басманов?

– Ох уж эта слава… – вздохнул тот, расстёгивая ворот наряда своего.

Иван заметил, как во дворе, подле дерева, сидит другой опричник. Колычёву сразу не понравилось ни чёрное облачение его, ни сабля, которую он затачивал.

– Что тебе нужно? – спросил Иван у Фёдора.

– Сбавил бы ты вражду свою, – заметил Басманов, – я тебе немало услужил, весь день возясь с сынком твоим. Славный малый.

Взгляд Колычёва сделался боле хмурым, но Иван не проронил ни слова. Фёдор глубоко вздохнул да отмахнулся.

– От же и скучный же ты, – молвил опричник. – Что ж, изволь же к делу. Твой дядя, отец Филипп, чего ж нос воротит?

– Он честный человек. Негоже ему браться за дело да поступаться супротив совести. Он не сдастся в проповедях своих. Мало осталось соли земли Русской, чтобы обличать злодеяния опричников. Отец Филипп не отступится от истины.

– А ежели он, отступившись, жизнь чью-то сбережёт? – вопрошал Басманов, прислонившись к бревенчатой стене.

– Меня, дурака, запугать легко, – произнёс Колычёв, – но не Филиппа. И ежели вам, палачам царским, доныне не удалось, то уж и вовек не удастся.

– Ты и впрямь решил, что я запугать кого хочу, вырядившись эдак? – усмехнулся Фёдор, оправляя рукава бабьего наряда. – Али больше похоже, что прошу тебя?

Холодный взгляд Ивана лишь изредка поглядывал на фигуру в отдалении, но боле же всего он смотрел на Фёдора.

– Знал бы ты, как царю-батюшке нужен духовный отец, – глубоко вздохнул Фёдор. – Пущай же Филипп примет чин, что по праву его.

Не было видно, чтобы Колычёва проняли речи опричника.

– Сам говоришь, мол, палачи мы, – произнёс Фёдор, точно с тяжким сожалением об участи своей нелёгкой. – Ежели Филипп всё же смилостивится над царём и над всей землёю Русской да станет митрополитом Московским и всея Руси, буду должен тебе, Вань, даю слово.

– Почём же мне знать, чего стоит слово твоё, Басманов? – вопрошал Иван.

Опричник развёл руками, да, видать, малость задет был речью этой.

– Ну а иначе и слова моего не будет, – просто произнёс Фёдор. – Да в самом деле, будто о гнусном злодеянии каком прошу! Поговори со своим стариком, сердечно прошу. И клянусь, я сохраню любую жизнь, которую мне повелят забрать, опричники али сам царь.

Иван не решался давать спешного ответа.

* * *

Генрих присвистнул, оглядывая угодья Старицких. Раздолье, вольность здешних краёв и впрямь пленила. К тому же славная погода разыгралась, и тёплые лучи солнца нежно ласкали перелески да деревца, что стояли, разлучённые с рощами. Фёдор отправился на пешую прогулку с князем Старицким. Данка же предавалась воле.

– Право, не ведал я… – молвил Владимир, положа руку на сердце, да Фёдор замотал головой, прерывая князя.

– Прошу, не надо. Прибыл не с допросом, но как друг светлого брата вашего и как покорный слуга. И, – с усмешкой добавил Фёдор, точно сам уличил себя в глупой неловкости, – ежели начистоту – владыка знать не знает, что я здесь.

– С чем же прибыл ты?.. – не без замешательства вопрошал Владимир.

Фёдор едва прищурил взор, устремив куда-то поверх далёких зубьев елей.

– Ты, княже, считаешь милосердие слабостью? – спросил Басманов.

Холодок пронёсся по спине Старицкого.

– Нет, – резко ответил Владимир.

– И ты же не хочешь, чтобы милосердие доброго нашего царя-батюшки обратилось супротив него же? – вопрошал Фёдор, глядя на князя.

– Я люблю Иоанна, – твёрдо заверил Владимир.

– Как и я, – кивнул Фёдор, положа руку на сердце, – и посему оба мы хотим, чтобы бедное сердце его нашло исцеление, и силы, и мир. Это скверное дельце с письмом… Оно много встревожило Иоанна Васильевича. Государь не находит покоя.

– Чем мне помочь брату? – вопрошал Владимир, и сердце его сжималось от боли.