Голод. Нетолстый роман

В театре я часто выключаюсь из сюжета спектакля и начинаю проделывать с актёрами на сцене тот же фокус, что и на кассе в магазине. Даже среди балерин «Жизели» выискиваю глазами её – неудачницу, обречённую на веки вечные в силу широкостности танцевать в третьем ряду, ну и что, что на сцене Большого, бывшем когда-то представлением о высшей награде, а ставшем в итоге мороком, адом, порочным кругом.

В кино – то же самое. Кино вообще жестокая штука. Назовите мне хоть один фильм, в котором внутренняя эволюция героя сопровождается сознательным набором веса, а не его потерей. Помню, как читая треды про сериал «Girls» – в частности про серию, где у главной героини, девушки неконвенциональной внешности, случается страстный двухдневный роман с богатым-красивым-умным-сексуальным-успешным мужчиной, – я ужасалась тому, что люди обсуждают неправдоподобность этого сюжетного хода: мол, он никогда бы не стал спать с такой жирухой. (Боже, храни Лину Данэм

[14].) В российском кино есть разве лишь «Я худею», ради съёмок в котором актриса Саша Бортич резко набрала 20 килограммов, а после – также резко их скинула. Я не поняла, какую мораль предлагает мне фильм, который начинается с того, что девушку в весе 69 килограммов бросает парень, а заканчивается похудевшей версией героини и обретением счастья. Возможно, мораль осталась не понятной не только мне, ведь в многочисленных послепрокатных интервью Бортич задают в разных вариациях один и тот же вопрос: «Как вы не побоялись поправиться ради роли? И главное – как вы сумели так быстро скинуть лишний вес?»

Я думаю об актёрском подвиге Бортич. На лицо – профессионализм, сила воли. Получилось ли фильмом донести посыл про принятие себя? И стоил ли этого тот самый, опасный для здоровья актёрский подвиг?

Слово «жирный». Я много размышляю о нём. А также о словах «толстый», «полный». Это не просто неделикатные слова. Это маркеры определенного стиля жизни. Подмеченные у человека пыльные ботинки или грязные волосы не делают его неряхой как таковым. А описание «толстый» нанизывает ещё десяток стереотипов: ленивый, безвольный, добрый, мягкохарактерный, уютный, «хорошего человека должно быть много».

Как-то раз я прочитала, что более половины участниц одного эксперимента, анализирующего РПП, предпочли бы закончить жизнь под колёсами грузовика, лишь бы не потолстеть. А две трети подтвердили, что лучше быть среднего ума или глупой, но только не толстой[15].

Полагаю, по этой же причине уже упомянутый выше Даня, сумевший взять себя в руки, перестать торчать, получить американскую «визу таланта», переехать с двумя котами в Нью-Йорк, подружиться с творческим бомондом в Сохо и даже взять автограф у Джареда Лето, не рассказывает ни о чём из этого в своих соцсетях, зато ежедневно выставляет фото в духе «до/после». В «до» слезший с наркотиков Даня растерял былую заостренность скул. В «после», очевидно, подсел на кое-что новенькое – кето-диету, благодаря (благодаря?) которой скинул 17 килограммов. На его проводах в аэропорту было невыносимо сложно его обнимать. Тело Дани больше не пахло смесью пота и «Comme des Garçons». Оно воняло ацетоном[16].

На внутренних допросах я часто спрашиваю себя: талант или худоба? Нобелевская премия или худоба? иметь столько денег, чтобы никогда не ходить на работу, или худоба? встретить любовь своей жизни или худоба? умереть или худоба?

Ответ всегда один и тот же, за исключением вопроса про смерть. Получается, единственное, чего я боюсь больше набора веса, – это конец жизни. Высоковатая ставка, не правда ли?

Как-то раз мы ездили с подружками в Рим. И кажется, ни одна из его достопримечательностей не имела шансов остаться в моих воспоминаниях. Те немногие вопросы, которые интересовали меня в этой поездке, были: куда и когда мы пойдём есть? Я внимательно вслушивалась в обсуждаемую девочками программу дня, переживая, а успеем ли мы поесть между музеем и шопингом, и всеми способами делала вид, что мне это интересно. А в обсуждении ресторанов – напротив – не принимала участия. Типа мне всё равно.

В их компании я ела мало. Это порождало шутку, что я как птичка. Мне нравилась эта шутка, и я продолжала цедить чёрный кофе. Они же не стеснялись заказывать по два-три блюда, давали друг другу попробовать, расстёгивали пуговицу на штанах. Но то, чем они поражали меня больше всего, – они не доедали, не доедали никогда. Я смотрела на оставшиеся в их тарелках куски пиццы, половины порции пасты, едва тронутые десерты, надкусанный хлеб и не могла взять в толк. Как? Как это возможно?