Читаем Голод. Нетолстый роман полностью

Голод. Нетолстый роман

Я не выходила из номера, не выпив пяти таблеток шунозенида – чтобы с лица сошла отёчность и проявились скулы. Одним утром от количества принятых мочегонных моё давление упало так сильно, что я не могла стоять на ногах. Собственно, по этой причине мы и не встретились с папой римским. Единственное приобретённое моё знание из межрейсовой стыковки в Праге по пути в Италию заключалось в том, что Кафка сидел на растительной диете. А единственное воспоминание из пересадочного дня в Белграде ограничивается тем, что по завершении перформанса «Ночной переход» Марины Абрамович и Улая, последний похудел то ли на 10, то ли на 8 килограммов[17].

Я не носила короткие рукава, но носила макси. Я не ходила в бассейн, ссылаясь на месячные. Я сбегала с общих увеселений, чтобы зайти в ближайшую пиццерию и обжираться там тестом до потери сознания, а потом выблёвывать его в ближайшем туалете.

Обсессия диетой развилась у меня до такой степени, что через её призму я начала смотреть на всё. Беременность – круто, наконец-то можно не втягивать живот. Понос – супер, будет отвес. Реанимация – кайф. Три дня не буду ничего есть.

Всё расписание жизни детерминировано весом, диетой, расписанием спортивных тренировок и им же подчинено. Я отказываюсь от рекламодательских пресс-туров из страха, что в поездке потеряю контроль и обожрусь как свинья. (Кстати, почему, если люди говорят «обожрусь», то непременно как «свинья»? Коты вот, кажется, тоже едят вдоволь.) Я провожу дома майские праздники и пропускаю поездки на шашлыки. Я живу на черновик, потому что настоящая жизнь начнется тогда и только тогда, когда мой вес составит N килограммов.

Я начинаю худеть… всегда. Каждый понедельник, каждое первое число месяца, каждое последнее число месяца – чтобы сломать стереотипный паттерн, в дату с красивым узором цифр.

Я срываюсь… всегда. Еда и вина – это неразрывная связка. А после срыва наказываю себя изуверскими голодовками, километровыми кроссами, внутренними зароками. Сегодняшний: «Поправишься, в ипотечной квартире начнётся пожар».

Моё ноу-хау – фотографировать себя без прикрас, в самом невыгодном ракурсе, с опухшим после сна лицом и ставить это фото на заставку, пока не будет отвеса. Когда я рассказала об этом терапевту, та спросила меня: «Вы можете представить себе, что советуете делать подобное человеку, которого вы любите?» Я ответила, что представить сложно, ведь мне в сущности не с кем поговорить.

Голодовка не помогает, не помогает никогда. Вот сочник орёт из холодильника, и сопротивляться этому нет никаких сил. Я делаю себе маленькую скидку, отщипываю кусочек, отправляю в рот. Я закрываю холодильник сильным нажатием, также плотно закрываю дверь на кухню, иду в комнату, ложусь на диван, накрываюсь одеялом. И всё равно слышу, как сочник зовёт меня. Я зажимаю уши и глаза. Я пытаюсь отвлечь себя: книгой, сериалом, мастурбацией, отдиранием заусенцев, скроллингом красивых женщин в инстаграме, а следом – товаров на «Озоне».

Мне ничего не помогает, я снова иду к холодильнику – кажется, единственному месту в мире, где чувствую себя в безопасности.

«У тебя жопа как сундук, не жри, ты же девочка», – в голове заскакала фраза словно из глупого рекламного слогана времён детства. Чистота – чисто тайд. В животе ураган – принимай эспумизан. Овип локос. Россия – щедрая душа. Сделай паузу – скушай «Твикс».

Нет, не кушай.

Не жри вообще.

Жопа – сундук.

Эти слова прорывают ткани времени. Мне снова пятнадцать, я впиваюсь зубами в сочник, как делала это, пока не боялась поправиться. Но всё-таки останавливаюсь на половине. Я хвалю себя за наличие воли, но на всякий случай выбрасываю сочник в помойку. Выхожу из кухни, но возвращаюсь через две секунды: я крошу сочник и размешиваю его с мусором – тончайшей спиралью картошки, которую умею делать только я, объедками, серыми облаками пыли из фильтра пылесоса. Я делаю так, потому что давно растеряла остатки брезгливости и недавно ела орехи, которые рассыпала на офисный пол. Мастурбация, чай, две серии «Секса в большом городе», «Озон», «Озон», «Озон», минус 1763 рубля. Снова иду на кухню, выдираю из ведра заполненный на четвертинку мешок, иду по этажу с отставленной под прямым углом рукой, отправляю его в жерло мусоропровода.

Я мою руки семь раз, вытираю до боли кожи. С грохотом ставлю джезву на плиту. Вода шевельнулась под газовым пламенем. Контроль. Контроль. Контроль. Не допустить извержения. Не допустить кофейной жижи на плите.

Кофе наконец закипает по краям, а вместе с ним – я.

Я плачу.

Я понимаю, что, находясь в трезвом уме и памяти, свихнулась в край.