Голод. Нетолстый роман

Он уснул сразу после – словно ребёнок, руками наверх. Я гладила его волосы, рассматривала тронутой несвежестью рубашку – с серой полоской грязи на внутренней стороне воротника.

Я думала о том, что действительно знаю всё. И даже про ложку, что третий час болтается в кармане пальто (жертва маеты бармена; вряд ли за несколько часов успела подружиться с ключами).

И странно даже на этом заканчивать, ведь всё только начинается.

Именно здесь.

* * *

Стыдно сказать, но на следующее утро я думала не о нашем воссоединении, а о повстречавшейся во вчерашнем баре вдрызг пьяной девушке, которой понравились мои варежки на резинке и она попросила меня их продать. Я сказала, что не знаю, сколько они стоят, ведь я вязала их для себя. Узнав о том, что варежки – хендмейд, пьяная девушка взвизгнула, дала мне бумажку 500 рублей и свой бокал вина. Мне показалось, что 500 рублей недостаточно, но отказывать не стала – во имя красоты момента.

За завтраком я спросила Ваню:

– Поедешь сегодня?

Он вяло пожал плечами.

– Ну, хочешь я с тобой?

– Не, – он наконец-то подал голос и прямо с набитым ртом заплакал.

Ваня попросил обнять его за голову. Руке было мокро, он всё повторял: «Я плакса, плакса, плакса, ненавижу».

Я сказала, что доеду вместе с ним – просто погуляю, пока буду ждать. И вызвала такси до группы. Когда за ним закрылась дверь помещения, в котором проходили анонимные встречи, меня накрыло чувством вины. Я понимала, что у меня получилось. А у него – нет.

Гуляя по скверу, я написала бывшей стажёрке Кате и спросила, может ли она говорить.

Катя перезвонила через секунду:

– Ну ты прям тру зумерка. Спрашиваешь разрешения перед тем, как набрать!

– Танюшка так не делает?

– Ой, не спрашивай….

– Слушай, тебе фрилансик не нужен?

– Нужен. Чё платят?

– Ты даже не спросишь, что нужно делать?

– Окей, что нужно делать?

Откашлявшись, я ответила:

– Вещи вязаные продавать. Через инстик.

– Эээ… не знаю… Какая-то мутная темка…

– Чего это мутная?

– А чё за вещи?

– Да разные. Варежки, муфты, есть пара кардиганов. Думала ещё купальник для загара.

– А чё за бренд? Есть концепция? Визуалы?

Испортили девчонку.

– Кать, бренд – это я. Мои вещи. Нет визуалов. Концепции тоже. Чего хочешь, то и сочиняй.

– Ого!

– Только не ставь эмоджи цветочков после каждой фразы, когда будешь общаться в директе.

Она помолчала и добавила:

– Слушай, а нахрена тебе кому-то левому бабки платить за это? Ты же сама всё это умеешь.

Я не знала, как объяснить Кате, что больше не чувствовала в себе сил написать хоть одну букву, побуждающую людей что-то купить. И сказала:

– Да я там уже во всех этих новшествах модных запуталась. Рилз от сториз не отличаю. А ты по сто штук в день вон выкладываешь.

– Ну ладно… Это! Слушай. Я что сказать хотела. Ты недавно выложила фотку десятилетней давности. Ну, в таком розовом топе.

– А-а-а.

Точно. Портрет университетских времён с ключицами как у Киры Найтли услужливо подсунул механизм «В этот день».

– Ага, и чего?

– Честно? Твоя внешка сейчас мне нравится больше.

Я снова засмеялась.

Может быть, у поколения, воспитанного на песнях Манижи и Карди Би, действительно есть шанс не угодить в эту ловушку?

* * *

Позвонила наводившая порядок в моих документах Лейла. Сказала, что с момента смерти матери прошло три года, а значит, продажа квартиры уже не облагается налогом.

– Ты её сдаёшь кому-то?

– Неа.

– Почему?

– Не знаю. Там же кучу всего выкинуть бы пришлось. Даже пакет с её последними больничными вещами остался. Я зайти-то туда не могу до сих пор…

– Сможешь, – сказала Лейла.

И я смогла.

– Так странно. Столько времени прошло – а комнаты до сих пор хранят её запах, – написала я Лейле, едва перешагнув порог.

– Вызови бригаду. Пусть они сами всё вынесут.

Я подобрала скользнувшее с вешалки материно платье и вдохнула, глубоко-глубоко. Пахло мылом, которое она научила меня подкладывать в бельё, и только в области подмышек (я внюхалась так сильно, насколько могла) – ей. «Дешёвенькая тканюшка, а выглядит шикардос. Последний писк моды же, ну», – она так говорила, крутясь у зеркала. А я теперь в него сопли вытираю; третий час.

После платья захотелось ещё. Взяла верхнюю футболку с идеально сложенной стопки. Развернула. Ну да, всё правильно. Тигр, люрекс, провисы в области груди. Не отучилась натягивать майку на колени. В углу – сапоги. Идеальные, хоть выставляй на «Авито». Она их жиром рыбьим натирала, до сумасшествия. Чтобы красиво, чтобы долго носить. А то, что плоскостопие такое, что спил на каблуке – это ерунда. Так и не надела ни одной стельки, а сколько я ей их дарила?

Нет, невозможно.

К вечеру приехал прораб. Ушлый, с хитрыми глазками. Сразу отодрал кусок обоины. Короче, профи.

Я сказала, что надо вынести из квартиры всю рухлядь и покрасить стены в белый цвет. Прораб спросил, можно ли забрать диван себе на дачу. Мне не хотелось, чтобы материн диван продолжал жить, принимать вес других, неизвестных мне людей. Я сказала, что против, хотя и понимала, что никак не смогу этого проверить.