Голоса советских окраин. Жизнь южных мигрантов в Ленинграде и Москве

История Арюны Хамаговой служит примером той социальной мобильности, к которой стремились мигранты в Ленинграде и Москве, и многие из них добивались успеха. Сначала она была простой продавщицей овощей, а потом стала студенткой, а позже – жительницей одного из самых популярных районов города, и эта история воплощает в себе общую советскую мечту. Эта глава посвящена следующему этапу жизни в Ленинграде и Москве: уже после того, как мигранты прошли начальный этап обустройства в городе и когда они почувствовали нетерпимость со стороны принимающего населения или даже в некоторых случаях убедились в ней на собственном опыте. Эти мигранты взвешивали, до какой степени они будут добиваться или смогут достичь статуса «своих» – станут «принадлежать» городскому сообществу, которое сможет сказать про них: «один из нас». Была ли прочна идентификация с этой городской жизнью, было ли пребывание в столице желаемой или необходимой частью советской мечты? Я утверждаю, что эта мечта выходит за рамки концепции Дональда Рэйли, который связывал место с профессиональными достижениями, измеряемыми качеством жизни, а также материальными благами[719]. Мигранты из Средней Азии, восточных районов России и с Кавказа также стремились стабилизировать и улучшить свою собственную жизнь и материальное положение своей семьи. Но, помимо этого, они стремились доказать свою состоятельность – самим себе, друг другу и государству – через дружеские отношения (как воплощение дружбы народов в миниатюре) и трудолюбие. Работа выступила фактором, ускорившим их идентификацию как «своих» в двух столицах, которые мигранты рассматривали как пространство заслуг и достижений

[720]. Александра Оберлендер утверждает, что количество времени, которое советские граждане работали, было «огромным», если мы выйдем за рамки западной концепции труда, ориентированного на работодателя, и включим неформальный труд, часто вдохновленный дружескими или семейными связями[721]

. Оксана Карпенко утверждала, что нерусские мигранты в советское и постсоветское время желали стать «своими» на трех уровнях: среди родственников и других мигрантов, среди местных жителей и «своими» для самого государства[722]. Новоприбывшие мигранты также отождествляли понятие «быть своим» с тем, что Алексей Юрчак называет способностью вести «нормальную» жизнь. Каждый добивался признания, как и миллионы других, стремящихся к социальному прогрессу в двух столицах

[723].

Попытки мигрантов интегрироваться в пространства Ленинграда и Москвы и их стремление стать «своими» продолжали подчеркивать неравенство между принимающими сообществами и приезжими в условиях множественных меняющихся иерархий. Помимо этнической принадлежности и происхождения, решающую роль в достижении успеха играли образование, класс, статус, навыки и стремление. Со слов многих мигрантов, предпочтение отдавалось личному стремлению добиться успеха в двух столицах. По мере включения в городское пространство росли и связи, обеспечивая их многим, от культурной поддержки до карьерного роста. Ленинград и Москва, цитируя концепцию мировых городов Дорин Мэсси, были «не столько ограниченными территориями, сколько открытыми и пористыми сетями социальных отношений»[724]

. Алена Леденёва подробно описала масштабы неформальных связей в советских городах, необходимых для того, чтобы стать «своим» в городе, но сама модель интеграции отдельных мигрантов непонятна[725]. Место рождения, место проживания, профессия и дружба – это лишь некоторые из факторов, обеспечивавших связи для мигрантов, когда они уже обосновались в Ленинграде и Москве[726]. Принимающие русские имели решающее влияние на представления о месте и чувстве принадлежности к нему. Коренные ленинградцы или москвичи могли играть роль важного социального фактора, изолируя новоприбывших мигрантов различными способами, даже если их дружеские связи понижали уровень психологической и социальной напряженности в личной и общественной жизни[727]. Множественные сети различных связей переплели общество с самим советским государством.