Голоса тишины

Некоторые из наших обновлений ставят под вопрос не только живопись, но и человека. На что в первую очередь воздействуют эти крашеные идолы и Отёнский полинезийский тимпан[387] – так это на западный оптимизм. Вдруг возникает мысль, что три последних злополучных столетия, на которые давят сегодня воскрешаемые тысячелетия, – само олицетворение Запада. От эпохи конца Рима до конца эпохи Возрождения европеец не входил в Азию как завоеватель, а художник проникал туда лишь наполовину как чужеземец. Смутное родство, сближающее пейзажи средневековых миниатюр Европы, Персии, Индии и Китая, расторгнет молния Рембрандта. Первый, кто, несмотря на свои почти китайские эскизы волн и скал, воздействует на это сближение, нападая на двухмерную живопись, – Леонардо – уже рисует машины… Чтобы искусство этих столетий выдержало всё, что к нему добавляет или ему противопоставляет Воображаемый Музей, необходим, видимо, отказ от излишнего оптимизма: надо быть Рембрандтом, а не Рафаэлем. Чёрные регентши, которые ради нас загораживают аркебузиров и любителей выпить в пёстрых одеяниях, – это мрачная песнь Халса, погрузившегося в агонию, подобно тому, как Иван Ильич погружается в свою. Примерно в то же время гордое смирение старого Рембрандта превращает «

Подметальщицу» в Персонаж Преображения… Возможно, новая надежда жизни заглушила вскоре эти трагические голоса. Однако надежда, которую Виктор Гюго, Уолт Уитмен, Ренан, Бертло[388]

даровали прогрессу, науке, разуму, демократии, надежда освоения мира, быстро утратила победное звучание. Дело не в том, что наука реально подвержена критике, но в том, что её способности решать метафизические проблемы был нанесён сокрушительный удар. Европа давно наблюдала, как рождались эти великие надежды, ничего не предлагая взамен: теперь-то мы знаем, что в наше время общественное спокойствие так же уязвимо, как и в былые времена, что демократия чревата капитализмом и тоталитарным сыском, что наука и прогресс допускают атомные бомбы, а разума недостаточно, чтобы понимать человека. Для XIX века цивилизация означала, прежде всего, мир, затем – свободу: от человека Руссо до человека Фрейда выросла отнюдь не свобода. Многие из художников этого столетия, которые нас глубоко волнуют, даже если нам не хватает духовности, – Бальзак, де Виньи, Бодлер, Флобер, Делакруа и почти все живописцы, включая Сезанна и Ван Гога, как и мастера Ренессанса, были праведниками, они не верили в традиционного человека, но не верили и в человека «прогресса». Боги той эпохи, которых не знало их искусство, давно обнаружили своих демонов. Родилась история, та история, которая окружает Европу со всех сторон, подобно тому, как вопросы буддизма потрясли Азию: не хронология, а тревожное вопрошающее обращение к прошлому ради познания будущих судеб мира. Западная цивилизация начинала ставить себя под сомнение. Вновь выходила на сцену демоническая составляющая, более или менее заметно присутствующая во всех варварских искусствах, – от главного демона – войны – до комплексов, мелких бесов.

Маска народа понгве, Африка

Её сфера – всё то в человеке, что стремится к самоуничтожению; у демонов Вавилона, Церкви, Фрейда и Бикини[389] один и тот же лик. И чем чаще Европа наблюдала появление новых демонов, тем больше цивилизации, которым были известны демоны старые, вносили предков в своё искусство. Дьявол, которого и философы, и иезуиты собирались устранить – одни потому, что его отрицали, другие потому, что не хотели его показывать; дьявол, воображаемый предпочтительно двухмерным, – самый знаменитый из непризнанных в прошлом артистов; оживает вновь почти всё, чьему живописанию он способствовал. Того и гляди, возникнет тайный диалог между великими идолами и Королевским порталом, диалог столь меняющийся, что обвинение гипнотическое может прозвучать как обвинение искупительное. Все средства хороши для искусства в поисках наугад своей истины, в осуждении форм, чья фальшь ему известна.

Современная Европа городов-призраков не более безумна, чем идея, которую она некогда составила о человеке. Какое государство XIX века посмело бы практиковать механизированную пытку? Скорчившись, как парки в объятых пламенем музеях, идолы-пророки наблюдают, как города ставшего им близким Запада смешивают последние струйки дыма с дымом печей крематориев…