Голоса тишины

Беспрерывный ряд находок и открытий, а также недостаток информации привели нас от африканского искусства к близкому ему искусству Океании; затем к такому, которое от них удаляется; затем к искусству, чьи формы противоположны его формам. Искусство Океании тем дальше отстоит от искусств Африки, чем больше в нём красок: коричневые, шероховатые и иногда доколумбовы фигуры Новой Зеландии; белые, коричневые и красные – Новой Ирландии и архипелага Бисмарка; наконец, разноцветные фигуры Новых Гебридов. Последние вылеплены, исчезли характерные особенности резьбы. Они воздействуют цветом, то тонким, то несравненного пронзительного звучания, возникающего – в наименее древних образцах – благодаря контрасту сурика, розовых и ультрамариновых глубоких тонов, ещё не найденных в живописи (за этим дело не встанет!). Колорит, возникающий на потрескавшейся матовой глине, которая придаёт светлому орнаменту интенсивность мела, и резко отличающийся от архитектурного колорита других первобытных искусств. (Вдобавок наш вкус подменяет здесь беспокойную изысканность распада «богатыми материалами» прошлого). Ещё шаг – и мы встретим гавайский шлем из перьев, выставленный в Музее Человека, перуанские, покрытые перьями, плащи. Что стало с нигерийским кубизмом, где архитектурные планы Сенегамбии?[397] Полинезийское искусство – такое непохожее на африканское не потому только, что оно двухмерное – оно не всегда такое, но потому, что ему удаётся противопоставить созданию объёмов бесформенность плетёных масок реки Сепик[398]

: это единственное искусство, где такие слова уместны. Черепа перемоделированы не кое-как, прародители Новых Гебридов вылеплены не по воле случая, плетёные изделия делаются не наобум; но эти камышовые волосы, волосы из перьев, гривы или хвоста, эти расширенные книзу носы не всегда стремятся к какой-то структуре. Отсутствие связи, чьи главные принципы довольно уверенны, чтобы признать его пространство, иногда наделены силой поэзии Рембо, а искусство Новых Гебридов следует за Рембо[399] столь же достоверно, как греко-буддийское искусство сопровождает Сен-Жон Перса[400]

. Но это пронзительное звучание, фантастика царапают нервы, не задевая нашей культуры. Несмотря на выразительность, превосходящую плетёные изделия Сепика (но не всё искусство последнего), маски и прародители Новых Гебридов суть не статуи, едва ли – скульптуры, но часто живопись и всегда – предметы.

«Можно ли ими восхищаться, одновременно восхищаясь Пуссеном, Микеланджело?» – вопрошают буржуа Мольера и комедийный персонаж Монпарнаса, один защищая Пуссена, другой – искусство диких племён; попытка второго урезать наследие мира до масштабов его малых средств столь же тщетна, сколь тщетен карикатурный рационализм первого; я не знаю ни одного великого художника нашего времени, которого одновременно не волновали бы – по-разному – и некоторые изображения, чуждые цивилизации авторов, и Пуссен.

Когда первая маска попала в Европу, что общего было между Пуссеном и Грюневальдом, Микеланджело и Шартром? Заметим, что Пуссен – это прежде всего не гобелены Рима и Версаля, к которым влечёт его имя, а его подражатели успешно (как и он сам) с этой задачей справлялись. Но эти самые подражатели не подозревали о неуловимом сезанновском кристалле, Сезанн же легко его нашёл. Суровый лиризм Грюневальда совершенно не похож на эту манеру, у него есть своя собственная, свой «акцент», и нельзя понимать живопись, не чувствуя этих особенностей, подобных своеобразию стихов, которое не в силах передать ни один перевод и которое есть поэзия. Если мы на время оставим без внимания, как мы поступили бы с рациональной стороной стихотворения, то, что живопись сверх того выражает, мы поймём, что разные манеры мастеров, даже если между ними нет ничего родственного, имеют общую природу (в том смысле, что Пуссена, Коро и Сезанна объединяет некое сходство); и наша восприимчивость в отношении искусства связана с присутствием этой природы так же, как и в поэзии – с присутствием того, что в ней не могло бы быть прозой. Это манера, которая отличала бы полотно «Буфет» в интерпретации Брака, манера вильнёвской «Пьеты

», исполненной Сезанном, Изенгеймского алтаря в создании Ван Гога… В искусстве слово «акцент» (характерная особенность стиля, манера) имеет два смысла, связь между которыми нас просвещает. Яркие детали художника (их не надо путать с мазком) – нередко элементы анализа мира, но он только тогда великий художник, когда эти элементы, будучи упорядоченными в стремлении создать свойственную ему характерную особенность стиля, становятся средством некоего переустройства. Наш плюрализм не только не эклектизм, вкус к тысяче форм, он основывается на открытии нами же элементов, общих для произведений искусства.