Голоса тишины

Двадцать лет назад в Берлинском университете, указывая на долю дезинформации, приносимую зрителю следующими друг за другом произведениями современного искусства, я напомнил о существовании азиатской теории, согласно которой в выкуриваемом опиуме есть противоядие против опиума, усваиваемого кровью. Я добавил при этом, что бывшая в то время в апогее своей силы Европа, кажется, зовёт на помощь все искусства мира в качестве противоядия, и они поспешили откликнуться на наш призыв. Но когда мы осматривали одну за другой выставки, то убеждались, что залы, где скользило столько печальных теней – от Гогена до Ван Гога, – вспыхивали огнями свободы. Усопшие, смешавшиеся со славными старцами: Ван Гог с Роденом, Модильяни с Матиссом, – выражали одну и ту же победоносную силу, которая своими израненными руками давно извлекала древнейшие сокровища человеческих образов. Но дезинформации приходит конец, а трофеи пересчитываются, когда умирает иллюзия того знания, которое будто завоевало мир без искупления. Европейский дух, чья мощь под угрозой, трансформируется подобно средневековому сознанию под ударами бесконечных войн, создавшему свой ад XV века, утратив великую надежду соборов. Гибнущая или нет, но бесспорно находящаяся в опасности, Европа под бременем обновлений, которые она всё ещё несёт с собой, кажется, осмысляет себя не столько в словах свободы, сколько в терминах судьбы.

IV

Однако наше варварское Возрождение – далеко не только возрождение фатальности. Чтобы идолы вошли в Воображаемый Музей во всей своей значимости, важно, чтобы белый человек, а не та или иная группа художников или любителей, отказался от Воли, которая со времён Древнего Рима определяла его в глазах рода людского. Понадобилось бы, чтобы он согласился выбрать в себе самом долю глубинной психологии.

Выбрать, а не захватить. Тогда не было бы речи об определении места этих искусств, ибо, хотя это не искусства форм, отягчённых представлениями о потустороннем мире (и всё же форм); хотя они проповедуют во весь голос, они не заполоняют музей, они его дискредитируют. Но слушает ли Европа давние стенания цивилизаций в опасности или затыкает себе уши, цивилизация и искусство Запада не замыкаются в пределах собственной судьбы: современное искусство не выживет без перемен; и его метаморфоза может быть связана со становлением американской цивилизации, с победой русского коммунизма или с возрождением Европы. Персидское искусство покорило Индию Тимуридов[390], а нам давно говорят о Греции… Мысль, что художественные идеалы вросли в землю, множество раз опровергнута историей. Хотя современная цивилизация слышит сигнал к экспроприации, она не прекратила поисков некоей целостности, усвоившей столько форм, а главное, не отказалась от желания присоединять. Как правило, искусство умирающих цивилизаций склонно к однообразию, оно не осуждает. Галерея Уффици во Флоренции не опустела в пользу Музея Человека, а идолы пока что не украшают ни фермы, ни заводы, ни салоны.