Глядя на груду мёртвых ценностей, мы обнаруживаем, что ценности живут и умирают, не порывая с судьбой. Высшие идеалы, как и человеческие типы, выражающие высочайшие из них, суть механизмы защиты человека. Каждый из нас ощущает, что святой, мудрец, герой – победители в борьбе с уделом человеческим. Однако святые буддизма непохожи, не могут походить ни на святого Петра, ни на святого Августина; так же как Леонид – на Байяра[440]
, или Сократ – на Ганди. И последовательность недолговечных ценностей, каждая из которых идёт в русле цивилизации: сознание тао[441], индуистская покорность космосу, греческое вопрошание, средневековое причастие, разум, история – ещё яснее показывают, как тускнеют идеалы, когда они перестают быть спасительными.Идеалы, воплощаемые или созданные художественным гением, (гением, а не представлением какой-нибудь эпохи), также приходят к упадку для сообществ, к которым они обращены, когда христианский мир или группа людей перестают их защищать; они возрождаются, когда, как кажется, люди отстаивают другие ценности. Но мы не пытаемся найти в некоторых из них предвосхищение наших идеалов; мы не столько наследники тех и иных конкретных ценностей или всех ценностей без разбора, сколько их совокупности, особенно того глубинного течения, которое вызвало их к жизни. Наконец, мы осознали их собственную природу, как гегельянство осознало не забытые идеалы, а историю; и наша цивилизация впервые поднимает против судьбы всю совокупность искусства, выявленную современностью. Возрождение не предпочло несколько увиденных мельком великих греческих творений александрийским статуям и не предпочло бы «